Виртуальная история: альтернативы и предположения - Ниал Фергюсон

Германская победа в 1915 г. и заключенные впоследствии Версальский и Брест-Литовский мирные договоры не удивили никого из тех, кто следил за курсом германской политики до начала войны. В дополнение к крупным репарациям, наложенным на французское и российское правительства, имперский министр иностранных дел Бетман-Гольвег создал Центральноевропейский таможенный союз – Срединную Европу, – в который вошли Франция, Нидерланды, Пьемонт и Швеция, а также сама Германская империя. Хотя формально это была лишь зона свободной торговли с единой системой внешних пошлин, вскоре англо-американские наблюдатели уже стали называть новое образование “Европейским союзом”. С британской точки зрения, особенно важны были ограниченные военные последствия германской победы. В обмен на территориальные приобретения в Центральной Африке и снятие англо-американской блокады Бетман-Гольвег согласился формально признать нейтралитет Северной Франции и Нидерландов. С германской точки зрения, пойти на эту уступку было просто: немцы никогда не планировали угрожать британской безопасности путем организации военно-морского плацдарма на берегу Ла-Манша.

Само собой, невозможно сказать, какими бы были германские военные цели, если бы Британия все же выбрала тот курс, на котором настаивали Грей и Черчилль, и более эффективно вмешалась в ход войны в августе 1914 г. Как показали недавние исследования, в Британии явно существовали планы отправки “экспедиционного корпуса” во Францию в случае германского вторжения. Но это были лишь запасные планы – стратегические варианты, – которые, как правительство не раз поясняло до войны, ни в коей мере не обязывали Британию вставать на защиту Франции. Выдвигаются предположения, что, если бы к Грею прислушались, войну на континенте можно было бы предотвратить, поскольку очевидная британская поддержка Франции убедила бы немцев прекратить мобилизацию. Однако это кажется маловероятным. Как только стало понятно, что русские намерены провести мобилизацию, у немцев не оставалось иного выбора, кроме как поступить точно так же. Если бы Грей смог склонить коллег по Кабинету на свою сторону, ему удалось бы в лучшем случае отправить на континент экспедиционный корпус. Учитывая численность корпуса, это помогло бы разве что задержать немецкое наступление (в худшем случае корпус просто разделил бы с союзниками горечь поражения в битве на Марне). Но для победы над Германией этого оказалось бы недостаточно. Британское вмешательство просто растянуло бы войну – возможно, на целых два года.

Гипотетический сценарий британского вмешательства в 1914 г. представить не так сложно, как кажется. На самом деле современники, включая Ивана Блоха и Нормана Энджелла, накануне войны приложили немало усилий, чтобы вообразить последствия крупного европейского конфликта. Они пришли к выводу, что экономические последствия подобной войны будут так страшны, что вести ее долго не получится. Во время июльского кризиса сам Грей предупреждал о грядущих экономических, социальных, а следовательно, и политических кризисах, сравнимых с потрясениями 1848 г. Многие немецкие комментаторы пошли еще дальше и предсказали, что война перевернет “не один трон”. Мы можем лишь гадать, какой режим пал бы первым в случае затяжной войны. В то время Блиох утверждал, что Россия переживет своих противников, поскольку ее население привыкло к великим трудностям. Альтернативная точка зрения гласит, что экономическое превосходство Англо-Американской империи в итоге сыграло бы решающую роль и привело к падению Германии. По меньшей мере, правящим династиям пришлось бы столкнуться с беспрецедентным народным недовольством. Даже случившаяся короткая война вынудила участников пойти на значительные политические уступки. В России и Франции правящим монархам пришлось отречься от престола после военных поражений 1914–1915 гг. Под сильным давлением собственной аристократии и генеральского состава Николай II уступил престол своему больному гемофилией сыну Алексею. Даже в победоносной Германии ЦПД (Zentralisierungspartei Deutschland – Немецкая партия централизации) впервые стала правящей в послевоенные годы, к огромному разочарованию прусских партикуляристов, в то время как в Британии империалистическую коалицию, которая втянула Британию в такую неудачную войну, на выборах 1916 г. от власти оттеснила возрожденная Партия гомруля.

К счастью, экономическая катастрофа затяжной войны не стала реальностью. Вместо этого после 1916 г. настала эпоха беспрецедентного процветания индустриальных экономик, в то время как дальнейшее падение цен на сырье негативно сказалось на аграрных странах. Более того, успешная реформа американской монетарной системы, проведенная в 1913 г., поставила зарождающиеся финансовые рынки Нью-Йорка под более пристальный контроль Банка Англии, который продолжил управлять глобальной монетарной системой, называемой “биметаллическим стандартом”. Назначение молодого кембриджского экономиста Джона Мейнарда Кейнса председателем Банка в 1920 г. – награда от гомрулеров за беспрецедентные нападки на Грея и Черчилля в трактате “Экономические последствия войны” – ознаменовало начало эпохи весьма успешной монетарной политики. Многие, включая Милтона Фридмана, отмечали, что, если бы Кейнс не решил принять контрциклические меры в конце 1920-х гг., незначительный спад на фондовых рынках, случившийся в сентябре 1929 г., мог бы перерасти в тяжелую депрессию.

В экономическом отношении Кейнс был совершенно прав, говоря, что британский нейтралитет в 1914 г. был бы лучше неэффективного вмешательства в войну. Он справедливо указывал, что Британия, формально приняв предложение Бетмана-Гольвега занять нейтральную позицию накануне войны, могла бы получить свою долю от французских и российских послевоенных репараций в пользу Германии. И все же оставались несогласные – в первую очередь, вольнодумец-империалист Черчилль, – которые сожалели, что экспедиционный корпус не был отправлен в Европу вовремя, чтобы сдержать Мольтке, и мрачно предсказывали будущий конфликт между Британией и экспансионистской Германией.

На этот раз Черчилль оказался прав. Германия сильно изменилась с 1914 г. После победы в войне, как и опасался Бетман-Гольвег, началось перераспределение власти, в результате которого влияние перешло от монарха и его бюрократии к политическим партиям: ЦДП и двум конфессиональным союзам, Германской протестантской партии (ППД) и Католической центристской партии. Система пропорционального представительства, введенная в 1918 г., наделила непропорционально большой властью малые экстремистские партии вроде радикальной Нордической централизаторской германской арийской партии (НЦДАП), возглавляемой австрийским демагогом Адольфом Гитлером, который проповедовал смесь антисемитизма с неоязычеством и призывал немецких протестантов и католиков забыть о своих исторических противоречиях. Когда в 1933 г. Гитлер был назначен канцлером Германии – после сложных политических маневров в Вене, в ходе которых новый император Карл не сумел предотвратить “захват власти” НЦДАП, – во внутренней и внешней политике Германии немедленно произошли существенные перемены.

Англо-американские правительства не обделяли вниманием возможность германской агрессии. В 1931 г. на встрече на Лонг-Айленде три министра, которым было суждено господствовать на политической сцене 1930-х гг. – Герберт Гувер с Севера, Хьюи Лонг с Юга и Рамсей Макдональд из числа шотландских гомрулеров, – решили поддерживать безопасность на уровне, “достаточном” для сдерживания любого потенциального агрессора. И все же ни один из них не считал поддержание имперской безопасности делом своей жизни. Макдональд, в частности, полагал, что его основная задача состоит в повышении посещаемости церкви на Британских островах, ведь имперские соображения были позором для человека, который в 1914 г. посчитал войну поруганием Бога. Гувера и Лонга, в свою очередь, просто не интересовала внешняя политика. Как в 1932 г. сокрушенно заметил потерпевший поражение противник Гувера, американцы наслаждались кейнсианской рефляцией и смягчением американских законов о торговле спиртными напитками, а потому не находили времени на тревоги о Германии и Японии. “Нам ничего не полюбить сильнее, – сказал Франклин Рузвельт слушателям радиоэфира, – чем мы любим пиво”.