1812. Фатальный марш на Москву - Адам Замойский

Как считали другие, и в том числе Ермолов и Вольдемар фон Левенштерн, Кутузов боялся загнанного в угол и отчаявшегося Наполеона, пусть у того остались всего 30 000 или 40 000 активных штыков и сабель. Фельдмаршал осознавал, что как полководец император превосходит его, а французские маршалы и генералы не чета его вечно ссорящимся подчиненным, к тому же закаленные бойцы Grande Armée дрались лучше против его солдат, огромная доля которых приходилась на крестьян, призванных под знамена всего несколько месяцев тому назад. В приказах Наполеона, написанных Бертье с обычным формализмом, по-прежнему упоминались корпуса, дивизии и полки, точно те были полностью боеспособными формированиями, а поскольку многие из этих бумаг попадали теперь в руки русских, у Кутузова могло сложиться впечатление, будто дела у противника обстояли лучше, чем в действительности{778}.

Самым правдоподобным объяснением поведения Кутузова служит сочетание перечисленных соображений. Он стремился измотать Наполеона прежде, чем наверняка прикончить его. Отдавая под начало Ермолова отдельный отряд[180], фельдмаршал просил того проявлять осмотрительность. «Голубчик, – проговорил он с обычной фамильярностью, – будь осторожен, избегай случаев, где ты можешь понести потерю в людях». Он поставил перед Платовым задачу постоянно беспокоить французов и «устраивать непрестанные ночные тревоги»{779}. Сам русский главнокомандующий за счет продолжения марша рядом с неприятелем вынуждал французов поспешать из страха очутиться отрезанными, за счет чего не позволял перевести дух и перегруппироваться.

Кутузов не единственный грешил осторожностью. Денис Давыдов, уверенный командир с испытанным окружением из бывалых вояк, не отваживался нападать на нечто более серьезное, чем шайка отбившихся от своих частей солдат и дезертиров или отдельный изолированный взвод. Даже когда отступавшая колонна выглядела соблазнительно дезорганизованной, русские командиры не всегда верили своим глазам. «Группы из десяти или двадцати солдат строились и не позволяли рассеять их, – писал Вольдемар фон Левенштерн. – Их поведение вызывало восхищение. Мы позволяли им продолжить марш, а взамен выбирали другие отряды, которые вовсе не оказывали сопротивления». У русских не было особой нужды подставляться, поскольку они могли брать поклажу и пушки без боя, к тому же тысячи умиравших от голода солдат сами являлись на их бивуаки ночью и сдавались в плен{780}.

Вероятно, Кутузов предпочитал не рисковать и выжидать до тех пор, пока не появится твердый шанс на успех. Он рассчитывал на сравнительно свежие армии Чичагова и Витгенштейна, которые бы перерезали путь отхода французов на Березине. Когда войска Наполеона совсем ослабнут в ходе бесплодных попыток прорваться, Кутузов подойдет с тыла и возьмет их без труда. А если Наполеон вырвется, вина падет на одного из тех двух генералов или на них обоих.

Чичагов с его Дунайской армией, численно выросшей за счет прилива в ее состав войск Тормасова примерно до 60 000 чел., быстро выдвигался, чтобы лицом к лицу встретиться с Наполеоном[181]. 16 ноября, как раз тогда, когда тот вступил в Красный, адмирал захватил Минск, наиболее хорошо обеспеченную снабжением базу Наполеона. Затем устремился в направлении Борисова, где польская дивизия под командованием генерала Домбровского стерегла единственный мост через реку Березина. Всего в двух дневных переходах к северу от маршрута отступления Наполеона, примерно на полпути между Оршей и Борисовым, грозовой тучей нависал Витгенштейн с его 50 000 чел.

Хотя Наполеон не знал пока о падении Минска и предполагал, что Шварценберг по крайней мере связывает силы Чичагова, все же он нервничал. «Дела складываются очень скверно для меня», – признавался он вызванному в час ночи 18 ноября в Дубровне генералу Раппу. Согласно Коленкуру, император французов предполагал наличие у русских намерения окружить его на Березине, чем и объяснялось уклонение Кутузова от прямого столкновения с ним{781}.

В тот же день Наполеон послал срочный приказ Домбровскому сосредоточить войска у Борисова, чтобы защитить город и переправу через Березину. Он велел Удино со 2-м корпусом присоединиться к нему там, а потом идти на Минск и обеспечить его безопасность. Виктору поручалось разворачивать отвлекающие маневры против Витгенштейна, создавая у того впечатление, будто на него пойдет вся Grande Armée. Наполеон осознал, что не сможет позволить себе задержаться в Орше, как на то надеялся, а потому решил отступить к Минску и постараться удержать линию обороны по Березине.

«Успеем ли мы туда вовремя?» – задал он риторический вопрос Коленкуру и принялся прокручивать в голове различные планы стремительного броска к реке с оставшейся кавалерией гвардии. Точно бы предугадывая такой маневр, Чичагов 19 ноября распространил среди населения описание внешности Наполеона с распоряжением ко всем верным подданным царя пресечь любые попытки императора французов ускользнуть{782}.

Горя нетерпением покрыть сто километров, отделявших его пока от Борисова, Наполеон во второй половине дня 20 ноября выдвинулся из Орши в Барань, где услышал о чудесном спасении Нея и появлении его солдат на французских аванпостах тем утром. Известие всколыхнуло армию. «Никогда и победа не производила такого возбуждения, – вспоминал Коленкур. – Радость была всеобщей. Мы пребывали словно в опьянении, всё пришло в движение, все сновали туда и сюда, чтобы поделиться новостью с любым, кого встречали… Офицеры, солдаты, да вообще все почувствовали, что ни стихия, ни превратности судьбы более не повредят нам, и нам показалось, будто французы непобедимы!»{783} Наполеон и сам не мог не радоваться – известие пришлось как нельзя кстати, к тому же он оценивал важность любого стимула для подъема боевого духа.

Раздача продовольственных пайков в Орше побудила часть солдат вновь встать под знамена, а двухдневная передышка позволила воинам, отставшим в пути ненамеренно, догнать своих и вернуться в строй. Тем, кто потерял или выбросил ружья, выдали новые со складов, где также находились шестьдесят две пушки. Оставшиеся от корпуса Нея формирования смогли таким образом восполнить амуницию и прочее снаряжение, вынужденно покинутое на левом берегу Днепра. Кроме всего прочего среди предметов снабжения, ожидавших армию в Орше, имелась и колонна повозок с элементами длинного понтонного моста. Сам по себе он более не требовался Наполеону, а вот сотни свежих лошадей стали бесценным приобретением. Наполеон велел сжечь понтоны, а лошадей передать в распоряжение артиллеристам.