Элвис Пресли. Безрассудная любовь - Питер Гуральник

Хилберн из Los — Angeles Times назвал выступление Элвиса «безупречной демонстрацией …вокальных данных и потрясающей способности завести публику»; Фрэнк Либерман из Herald Examiner объявил, что «новое десятилетие принадлежит ему»), но все же оценки не всех критиков были столь радужными. Будущий биограф Элвиса Альберт Голдман, писавший статью для журнала Life, открывал ее одним выделенным наречием: «Шикарно!» — или какое — то подобное наречие, — это единственное подходящее слово, чтобы описать последнее полубожественное явление Элвиса Пресли в Лас — Вегасе. Он язвительно прошелся по поводу сексуальности Элвиса («Такого эффекта смогла добиться еще лишь Марлен Дитрих, когда сразила всех наповал, обнажив свои ноги…»), по поводу его искренности («Он так утомителен в своем безупречном нарциссизме»), по поводу его музыкальности («Он бренчит на своей акустической гитаре с небрежностью опытного ловкача») — Голдман не одобрил ничего. Как профессор классики Колумбийского университета он с презрением отозвался о публике, исполнителе и зрелище в целом (больше всего его позабавила картина «своего рода мужского десерта, в который, как зубами, глазами впивались через бинокли сотни голодных женщин»). Но, пожалуй, в одном его критика имела под собой твердую почву — шоу Элвиса действительно напоминало серию хорошо отрепетированных поз и приемов. Конечно, Элвис был волен делать все, что пожелает, и в этом смысле его выступление продолжало быть очень спонтанным и непредсказуемым — но, если взглянуть шире, оно утеряло свою свежесть, так как у Элвиса была тенденция, по выражению Голдмана, «сочетать каждый номер с классически вырисованным образом — Элвис как Метатель Диска, Элвис как Стрелец, Элвис как Умирающий Балл». Конечно же, профессору явно не хватило чувства юмора, чтобы правильно воспринять эти перевоплощения Элвиса, но он правильно уловил, что это были именно перевоплощения, а не истинные, неподдельно естественные эмоции исполнителя, который стремительно вышел из пятидесятых, чтобы начать головокружительную карьеру в «Интернэшнл» всего шестью месяцами ранее.

Продолжение гастролей было предсказуемо успешным. Делались новые записи, ставились все новые цели, стремительно разворачивался бизнес, втягивая все новых людей, увлекая весь город. Хотя Элвис продолжал создавать все новые песни, программа в целом приобрела уже четкие контуры и стала устойчивой, максимально приблизившись к тому идеалу, к которому он всегда стремился, ранее посещая Лас — Вегас. На своих концертах здесь Фрэнк, Дин или Сэмми воспринимали сцену как свою большую гостиную, где откровенно и от души дурачились, но прекрасно понимали, что за это им еще и платят. Элвис в отличие от них к своим поклонникам испытывал глубокое уважение и искреннюю любовь — чувства, с которыми Мартин или Синатра просто не ассоциировались. Тем не менее он осознавал, что развлекает их, представая перед ними иногда в своем истинном, «непричесанном» виде. Двадцативосьмилетнему Фрэнку Либерману, критику Los — Angeles Herald Examiner, Элвис признался, что Вегас ему «подарил новую жизнь. Я стал снова живым. Появилась надежда на будущее… Ожили чувства, работа наполнилась смыслом». У него появилось желание опять сниматься, как сказал он Либерману, который этим двадцатиминутным интервью был вознагражден за свою хвалебную статью по поводу премьеры нового шоу. «Я снова хочу попробовать сниматься, чтобы понять, действительно ли хорошо у меня это получается. Мои прежние роли были пустыми и ничтожными, но найти что — то хорошее очень трудно… А мне нужно что — то по — настоящему хорошее. Я просто не могу возвращаться к разбивателям девичьих сердец и солдатам или чему — то в этом роде».

Участники группы все больше напоминали сплоченную семью, и ему это очень нравилось. «Как только шоу заканчивалось, он приходил к нам в гримерную», — вспоминала Мирна Смит из Sweet Inspiration. «Его парни оставались у него в гримерной, а он приходил к нам и болтал с нами обо всем, о своей личной жизни, о многом другом. Мы даже спорили с ним, конечно, подолгу он с нами не задерживался, но, если у нас получалось встретить его одного, с ним можно было поговорить обо всем. Только не надо было его смущать — он ведь был таким незащищенным, я думаю, таковой была его натура».

Они дрались подушками, обливали Друг друга водой, обменивались разными книгами (так как Эстель была самой религиозной, он читал ей отрывки из «Безличной жизни» и рассказывал о влиянии матери на свою жизнь, которое он до сих пор ощущал), в их отношениях присутствовала особая интимность, которая тем не менее не переходила каких — то незримых границ. Их смущали только приглашения Элвиса зайти к нему в номер после концерта. «Приходя туда, — говорила Мирна, — мы попадали на вечеринку. Не было смысла идти к нему в номер, ведь наши разговоры происходили в гримерной. Когда он приходил к нам туда, мы были друзьями». Как говорил Джо Москео из Imperial, Элвиса расстраивало то, что госпел — квартет не особо часто появлялся в его номере, но даже если бы им этого сильно захотелось, к тому времени подступиться к нему стало слишком сложно. Казалось, что вокруг него слишком много людей, которые принимали решения. Джо Эспозито мог сказать: «Сегодня он очень устал, мы не хотим никаких посетителей в гримерной». Ламар и Чарли стояли в холле за дверями, они казались себе очень крутыми, когда говорили: «Даже не мечтай попасть внутрь». «Я всегда чувствовал, что меня хотят куда — то задвинуть. В те редкие минуты, когда нам удавалось с ним пообщаться, он так хорошо к нам относился. Но всегда в общении присутствовала какая — то нервозность; трудно было понять, когда ему действительно хотелось поговорить, а когда нет, всегда рядом находился кто — то, говорящий, что надо делать, а чего делать не стоит. [Появлялось ощущение, что] Элвис об этом даже не подозревал».

Хотя пообщаться с ним могли только избранные, атмосфера вокруг него была опасно волнующей. Она напоминала атмосферу старших классов школы со всеми трюками и приколами, сексуальными ожиданиями. Окружение, сформировавшееся вокруг Элвиса со времени, когда ему исполнился двадцать один год, постоянно соревновалось между собой. Это было соревнование среди мужчин, которым было далеко за тридцать, когда каждый ждал, на ком в этот вечер остановит свой выбор Элвис, чтобы потом выбирать самим уже из оставшихся женщин. Как сказал Глен Д. Хардин, «это напоминало клуб глупых мальчиков… Одну сумасшедшую вечеринку». Но это была вечеринка, из которой были исключены жены и подруги. Происходило как бы воссоединение одной большой семьи, которую сначала разбило появление Ларри Геллера, а затем женитьба Элвиса. Самой Присцилле все больше казалось, что это было состязание между «обожанием толпы» и реальной жизнью,