"Никогда против России!" Мой отец Иоахим фон Риббентроп - Рудольф Фон Риббентроп

Вдруг на нас обрушился сильнейший огонь из хорошо замаскированного бункера примерно в 50 метрах перед нами. Мы спрыгнули с гребня дамбы на левый склон — и были обстреляны, затем попытались укрыться справа, но и там нас достал сильный пехотный огонь, так что я закричал: «На дамбу!» Оба товарища последовали за мной. Мы распластались в какой-то колее, стараясь как можно глубже вдавиться в щебень. Я лежал рядом с коляской мотоцикла, водитель которого был убит. Мотор, однако, все еще работал на полном газу, так что я через несколько минут совершенно оглох. Пулеметные очереди из господствовавшего над дамбой бункера в 50 метрах перед нами стучали с отвратительным дребезгом по жести коляски прямо над моей головой, и мне было совершенно ясно, что тот миг, когда пули сквозь стальной шлем, который задержать их не мог, просверлят мне череп и наступит, как говорили солдаты в таких случаях, «конец рабочего дня», это всего лишь вопрос времени! В нашем энтузиазме продвижения вперед мы буквально нарвались на врага, который дал и мотоциклистам и нам приблизиться на кратчайшее расстояние, с тем чтобы внезапно открыть огонь.

Признаюсь, в тот момент у меня промелькнула мысль, ну и что ты поимел от того, что во что бы то ни стало хотел на войну? Оба моих товарища-связных, как выяснилось вскоре (французы в конце концов оставили позицию), пали. Почему они погибли, а я получил лишь пустяковое осколочное ранение в плечо — мы лежали вплотную друг к другу? В то время я еще не мог себе представить, как часто этот вопрос будет возникать в течение последовавших пяти лет.

Мое участие в кампании на Западе вызвало негодование Гиммлера против меня и также и отца. Хотя решение принял командир полка, который по военным соображениям сознательно не посчитался с приказом из Берлина. По его мнению, юные кандидаты в офицеры должны были, прежде чем стать офицерами, поучаствовать в военных действиях. Наказание последовало позднее, по окончании военной школы, при направлении в часть. Лучшие выпускники могли сами выбирать дивизии, к которым они хотели быть прикомандированными. Разумеется, я выбрал дивизию, вновь сформированную моим командиром полка «Феликсом» Штайнером, а именно так называемую дивизию «Викинг», в которую для борьбы с большевизмом записывались добровольцы из Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии, Швеции и Финляндии. Вскоре после начала русской кампании она стала элитной дивизией. Мое желание по прямому приказу Гиммлера удовлетворено не было, последовало направление в одну боевую группу в Норвегии (ни в коей мере не боеготовую); в то время, согласно положению вещей, это являлось фактически прикомандированием в виде наказания. Со стороны Гиммлера это было проявлением мелочности. Не слишком почтительное прозвище Гиммлера в Ваффен-СС «Райхсхайни», происходившее от имени Гиммлера Генрих (Хайнрих) и его звания «рейхсфюрер СС» («райхсфюрер СС»), в какой-то степени выражает отчужденность между Гиммлером и войском. Мне пришлось ощутить ее на своей шкуре! Возможно, сыграло свою роль и мое несколько легкомысленное замечание, о котором, разумеется, сразу же разнеслись слухи. Мой друг (офицер Ваффен-СС) захотел жениться. Для этого он должен был представить двух поручителей и заполнить анкету о личности невесты. Среди вопросов был и такой, является ли невеста «щеголихой». По этому поводу я, может быть, излишне громко, заявил, что если у моей невесты в этой графе будет стоять «нет», то я ее не возьму в жены! Я уже тогда не уступал тому прусскому королю, который, как говорят, изрек: «Я всегда радуюсь, когда мои подданные принаряжаются, это облегчает моим подданным сохранять верность (трону)».

В Карелии в сентябре 1941 года я был тяжело ранен. После нескольких месяцев пребывания в больнице я случайно столкнулся в Берлине с командиром «Лейбштандарта» Зеппом Дитрихом, который взял меня и перевел в формирующийся танковый батальон. Лишь теперь, в начале 1942 года, три дивизии Ваффен-СС впервые получили танки. С Зеппом Дитрихом Гиммлер предпочел не связываться, и так и случилось, что я стал танкистом. Я остался им до конца войны, которую закончил вновь пехотинцем, поскольку танков больше не было, и мы, частью все еще в черной форме, до последнего дня сражались против русских в рядах пехоты.

Выше я описал кое-что из пережитого на войне. С 1942 года мы начали, слегка в насмешку над собой, говорить о «войне бедного человека», которую мы — ввиду подавляющего превосходства противника — вели на всех направлениях. Это было тем более справедливым для боев во время высадки союзников в Нормандии 6 июня 1944 года.

В 1944 году до войск на Западе дошел слух, что Роммель хотел дислоцировать на побережье танковые дивизии, и притом исходя из верного соображения, что, при абсолютном господстве союзников в воздухе, они не смогут своевременно выйти из тыла к местам высадки, с тем чтобы сбросить противника в море.

По ходу разведки дорог от места нашей дислокации под Берней к Онфлеру в устье Сены наш командир батальона при взгляде на «оборонительные сооружения», назвать которые иначе как убогими не поворачивался язык, сухо заметил: «Господа, то, что они придут, ведь это же вполне ясно!» Во время поездки в Онфлер над нами в глубоком тылу пролетали на малой высоте не тревожимые немецким Люфтваффе истребители союзников. Мы в тот момент даже не воспринимали их всерьез. Вскоре мне пришлось познакомиться со смертельной угрозой с воздуха.

В начале июня 1944 года, на большой «Route National» («Национальной дороге») от Эвре к Лизье, также глубоко во французском тылу, по моему водителю и мне, мы возвращались с ночного учения, внезапно хлестнули пулеметные очереди. Я обернулся, в 50 метрах за нами висел вражеский истребитель, стреляя из всех стволов. Повинуясь инстинкту, я мгновенно зарылся головой в колени (это должно было меня спасти), выкрикнув: «Остановись, штурмовик!» Последовал удар между лопаток, и я ощутил, что меня парализовало, кроме того, из выходного отверстия пули в горле, совсем рядом с сонной артерией, хлестала кровь.

Я вывалился из автомобиля, крикнув водителю: «Оттащи меня в канаву, он еще вернется!» В конце концов ему удалось уволочь меня в канаву, хотя истребитель еще дважды атаковал, с тем чтобы уничтожить машину. Во время второго налета очереди из бортового оружия барабанили по мостовой в сантиметрах от моей головы — это явилось весьма впечатляющим. И вот я лежал на спине в канаве, парализованный, сонная артерия была, вероятно, задета, тут-то, верно, и пришел самый настоящий «конец рабочего дня». Я даже не испытывал обычного шокового состояния, возможно, после стольких ранений оно исчезает, как у подраненного зайца. Как-то отдаешь себе отчет: следовало всегда ожидать, что может подойти твой черед и вот теперь он наступил! Водитель, сильно волнуясь, пытался прижимать перевязочный пакет к ране в горле, что, собственно, не имело смысла. Я ожидал постепенного помутнения сознания от потери крови, передавал водителю приветствия роте и выразил просьбу, как уже говорилось, рассказать все точно моей матери, если такой случай представится. На этом, пожалуй, все для меня и кончалось.

Однако по всей видимости, я поторопился с выводами, это был еще не конец! Через некоторое время стало покалывать в большом пальце на правой ноге; как если бы «уснувшая» ступня «проснулась». Внезапно вернулись чувствительность и способность двигаться. Я смог подняться, дошел, слегка пошатываясь, до машины, приказав водителю попытаться завести ее, что и удалось сделать. «Фольксваген»-кюбельваген было не так-то просто вывести из строя.