Книги крови. I–III - Клайв Баркер

Гэвин попытался рассмотреть то, что лежало на дне, и его отражение поплыло среди клочьев пены. Он наклонялся ниже и ниже, не в силах разобрать, что там, пока не узнал грубые очертания пальцев руки и не понял – перед ним человеческая фигура. Свернувшись, как зародыш, она совершенно неподвижно лежала в грязной воде.

Гэвин провел рукой по воде, смахивая пену. Его отражение задрожало и рассыпалось. Обитателя ванны стало видно совершенно отчетливо. Это была статуя спящего человека. Только голова его была повернута и глядела вверх из мутного осадка на дне. Нарисованные глаза казались двумя грубыми кляксами на неумело вырезанном лице, рот кривой, уши – нелепые ручки на лысой голове. Обнаженная фигура статуи была ничуть не лучше ее лица – ученическая работа. В некоторых местах краска подпортилась – наверное, от влаги, – и отстала от туловища закругленными серыми лоскутами. Под ними виднелось темное дерево.

Бояться тут было нечего. Произведение искусства положили в воду, чтобы удалить старую краску. А плеск вызвала какая-то химическая реакция.

Ну вот, страху нашлось объяснение. Никаких причин для паники. «А заставила сердце биться», как говорил бармен «Амбассадора», когда на сцене появлялась новая красотка.

Гэвин иронически улыбнулся, перед ним уж точно был не Адонис.

– Забудь о том, что видел.

В дверях стоял Рейнольдс. Кровь он остановил грязным носовым платком. Свет, отражаясь от кафеля, придавал лицу хозяина дома желтушный оттенок. Такой бледности и труп бы позавидовал.

– С тобой все в порядке? Не похоже что-то.

– Со мной все будет в порядке… просто уходи, пожалуйста.

– Так что случилось?

– Я поскользнулся. Пол мокрый. Я поскользнулся, вот и все.

– Но шум…

Гэвин оглянулся на ванну. Чем-то статуя его завораживала. Наверное, наготой. И этим повторным обнажением, которое творилось под водой. Окончательным. Со сниманием кожи.

– Всего лишь соседи.

– А это что? – спросил Гэвин, все еще глядя на непривлекательное кукольное лицо.

– Тебя не касается.

– Почему он так свернулся? Умирает?

Гэвин оглянулся на Рейнольдса и увидел, как у того, словно в ответ на этот вопрос, погасла фальшивая улыбка.

– Ты денег хочешь?

– Нет.

– Проклятье! Ты же на работе, так? Возле кровати лежат банкноты, бери столько, сколько, по твоему мнению, заслужил за потраченное впустую время… – он оценивающе посмотрел на Гэвина, – и молчание.

Статуя. Несмотря на всю невзрачность, Гэвин не мог отвести от нее глаз. Его собственное озадаченное лицо отражалось в воде и своим совершенством позорило творение художника.

– Хватит пялиться, – сказал Рейнольдс.

– Ничего не могу с собой поделать.

– Тебя это совершенно не касается.

– Ты ведь украл его… правда? Он стоит кругленькую сумму, а ты его украл.

Рейнольдс обдумал этот вопрос, но, казалось, слишком устал для нового вранья.

– Да. Я его украл.

– А сегодня кто-то за ним вернулся…

Рейнольдс пожал плечами.

– …Так? Кто-то вернулся за ним?

– Совершенно верно. Я его украл… – Рейнольдс говорил так, будто зазубрил ответы, – и за ним вернулись.

– Это все, что я хотел знать.

– Не возвращайся сюда, Гэвин, или как тебя там. И не пытайся выкинуть что-нибудь умное только потому, что меня здесь не будет.

– Ты, что, о грабеже? – уточнил Гэвин, – Я не вор.

Оценивающий взгляд Рейнольдса сменился презрительным:

– Вор ты или нет, ты должен быть мне благодарен. Если, вообще, способен на это.

Рейнольдс отошел от двери, пропуская Гэвина, но тот не сдвинулся с места.

– Благодарен за что? – требовательно спросил он.

У Гэвина даже зазудело от гнева. Из-за отказа он до смешного оскорбился, словно ему сказали полуправду лишь потому, что он недостоин настоящей тайны.

Но на объяснения у Рейнольдса не осталось сил. Он в изнеможении прислонился к дверному косяку и бросил:

– Уходи.

Гэвин кивнул и вышел. Когда он оказался в коридоре, от статуи, похоже, оторвался кусочек краски. Гэвин услышал, как вода всколыхнулась и шлепнула о край ванной. Он даже представил, как от ряби фигура на дне замерцала.

– Спокойной ночи, – крикнул ему вслед Рейнольдс.

Гэвин не ответил. И денег не взял. Пусть себе оставит и свои надгробья, и свои секреты.

По пути к входной двери он заскочил в гостиную за курткой. Со стены на него смотрело лицо Флавиния-знаменосца. «Он, должно быть, герой», – подумал Гэвин. Только героя могли так увековечить. А у него самого ничего подобного не будет. Никаких каменных изваяний, отмечающих его жизненный путь.

Гэвин закрыл за собой дверь и почувствовал, что больной зуб снова разнылся. И тут опять раздался грохот. Удары кулаком по стене. Или, того хуже, внезапная ярость пробудившегося сердца.

На следующее утро зубная боль стала невыносимой, и Гэвин отправился к дантисту, надеясь, что стоит ему заговорить, как девушка в приемной сразу пропустит его к врачу. Но обаяние Гэвина едва теплилось, и глаза сверкали не так роскошно, как обычно. Девушка сказала, что придется подождать до следующей пятницы, если дело не срочное. Он ответил: «Срочное», а она заявила: «Ничего подобного». Поганый день: больной зуб, секретарша у дантиста, похоже, лесбиянка, лед на лужах, болтливые бабы на каждом углу, уродские дети, уродское небо.

В тот день и началась охота.

Гэвина и раньше преследовали поклонники, но чтобы так – никогда. Никогда до такой степени ловко и скрытно. Бывало, люди целыми днями таскались за ним из бара в бар, с улицы на улицу, до того по-собачьи, что это сводило его с ума. Ночь за ночью видеть истосковавшееся лицо одного и того же человека, который никак не наберется смелости угостить его выпивкой, а, может, предложить часы, кокаин, неделю в Тунисе, да что угодно. Гэвин скоро возненавидел это липкое обожание. Оно прокисало так же быстро, как молоко, и воняло до небес. Один из самых горячих его поклонников – как ему говорили, актер, посвященный в рыцари, – никогда не подходил близко, просто следовал по пятам и смотрел, смотрел, смотрел. Сначала внимание даже льстило, но вскоре удовольствие переросло в раздражение, и, в конце концов, в одном баре он припер чувака к стенке и пригрозил разбить ему голову. Гэвин той ночью был настолько взвинчен, настолько устал от того, что его пожирают взглядами, что покалечил бы жалкого ублюдка, если бы тот не понял намека. Этого типа он больше не видел и вообразил, что тот пошел домой и повесился.

А тут не явная слежка, а скорее ее ощущение. И никаких доказательств, что кто-то висит у него на хвосте. Но, всякий раз оглядываясь, Гэвин испытывал неприятное чувство, что кто-то прячется в тени или идет следом по ночной улице, подстраиваясь под каждый шаг. Походило на паранойю, только Гэвин не был параноиком. «Будь я параноиком, – рассуждал он, – мне давно кто-нибудь сказал бы об этом».