Книги крови. I–III - Клайв Баркер

Однако тут никакой не просчет, а самый что ни на есть стоящий товар. Взгляд мужчины приклеился к Гэвину, и в нем виднелась такая влюбленность, что она, казалось, причиняла боль. Его рот открылся, но слова приветствия словно отказывались выбираться наружу. Лицо у него было не очень, но далеко не уродливое. Слишком загорелое, наверное, чувак жил за границей. Но Гэвин решил, что этот тип все-таки англичанин – на это намекала его уклончивость.

Вопреки своей привычке, Гэвин сделал ход первым.

– Вам нравятся французские фильмы?

Мужчина, казалось, вздохнул с облегчением от того, что молчание между ними нарушено.

– Да, – ответил он.

– Войдете?

Мужчина скривился:

– Я… я… не думаю.

– Немного прохладно…

– Да. Так и есть.

– Я имею в виду, что замерз стоять здесь.

– Ох, ну да, – он проглотил наживку. – Может… хочешь выпить?

Гэвин улыбнулся:

– Конечно, почему бы и нет?

– Моя квартира недалеко.

– Не сомневаюсь.

– Дом мне, знаешь, немного опостылел.

– Знакомое чувство.

Теперь уже улыбнулся мужчина:

– Ты?..

– Гэвин.

Мужчина протянул руку в кожаной перчатке. Очень официально, по-деловому. Рукопожатие его было крепким, от прежних колебаний не осталось и следа.

– Кеннет, – представился он, – Кен Рейнольдс.

– Кен.

– Не пора ли нам уйти с холода?

– Согласен, пора.

– Отсюда всего пару минут пешком.

Когда Рейнольдс открыл дверь своей квартиры, их окатило волной затхлого, нагретого центральным отоплением воздуха. После трех лестничных пролетов у Гэвина перехватывало дыхание, а вот Рейнольдс и на шаг не сбросил скорость. Может, помешан на здоровом образе жизни. Род занятий? Что-то в Сити. Рукопожатие, кожаные перчатки. Наверное, госслужба.

– Входи, входи.

Деньги здесь водились. Под ногами лежал толстый ковер, который заглушил звук их шагов, едва они вошли. Коридор был почти пуст: календарь на стене, маленький столик с телефоном, куча справочников, вешалка для одежды.

– А тут теплее.

Рейнольдс скинул пальто и повесил его на вешалку. Не снимая перчаток, провел Гэвина по длинному коридору в просторную комнату.

– Давай свою куртку, – сказал он.

– О… конечно.

Гэвин снял куртку, и Рейнольдс выскользнул с ней в коридор. Когда он вернулся, то уже снимал перчатки, но скользкий пот затруднял дело. Даже на своем поле чувак по-прежнему нервничал. Обычно такие начинали успокаиваться, как только оказывались под защитой запертых дверей. Но не этот, он был просто каталогом суетливых движений.

– Могу я предложить тебе выпить?

– Да, было бы хорошо.

– Чем травишься?

– Водкой.

– Разумеется. Что-нибудь к ней?

– Только немного воды.

– Пурист, да?

Гэвин не совсем понял это замечание, но ответил:

– Да.

– Такой мне по сердцу. Подожди минутку, я принесу лед.

– Нет проблем.

Рейнольдс бросил перчатки на стул у двери и оставил Гэвина одного. В комнате, как и в коридоре, было душно и тепло, но она не отличалась ни уютом, ни гостеприимностью. Чем бы ни занимался Рейнольдс, он явно увлекался коллекционированием. Стены были завешаны, а полки заставлены старинными вещами. Мебели же оказалось очень мало, а та, что была, выглядела странно – в такой дорогой квартире не место потрепанным стульям на металлических каркасах. Возможно, этот тип был преподавателем в университете или директором музея, кем-то из науки. Биржевому маклеру подобная гостиная не подходила.

Гэвин плохо разбирался в искусстве и еще хуже в истории, так что окружавшая выставка ничего ему не говорила, но из вежливости он подошел поближе. Чувак обязательно спросит его мнение об этом хламе. Скучном до смерти. На полках лежали осколки глиняной посуды и скульптур – ни одного целого предмета, сплошь обломки. На некоторых сохранились следы росписи, хотя от времени краски почти выцвели. В кусках иных скульптур угадывалась то часть туловища, то ступня (все пять пальцев на месте), то лицо, которое почти стерлось, не поймешь уже, мужское оно или женское. Гэвин подавил зевок. Жара, экспонаты и мысли о сексе навевали сон.

Он вяло переключился на предметы, развешанные по стенам. Те впечатляли чуть сильнее, но тоже были не целыми. Гэвин не мог понять, зачем кому-то понадобилось смотреть на разбитые штуки. Что в них за прелесть? Каменные барельефы были рябыми и раскрошившимися, фигуры выглядели так, будто их поразила проказа, а латинские надписи почти стерлись. Не было в них ничего прекрасного, слишком уж плохо они сохранились. Они заставляли Гэвина чувствовать себя грязным, словно их скверным состоянием можно было заразиться.

Лишь один предмет показался ему интересным – надгробие или что-то вроде того. Оно было крупнее остальных барельефов и немного целее. На нем всадник с мечом в руке нависал над обезглавленным врагом. Под изображением – несколько слов на латыни. Передние ноги лошади были отломаны, а колонны по краям сильно повредило временем, и вся сценка потеряла смысл. Но в грубо вырезанном лице всадника даже угадывалась личность – длинный нос, широкий рот, характерные черты.

Гэвин потянулся, чтобы коснуться надписи, но, услышав, как входит Рейнольдс, отдернул руку.

– Пожалуйста, прикасайся, – произнес хозяин дома, – Оно здесь для того, чтобы доставлять удовольствие. Прикоснись.

Но после предложения потрогать эту штуку, желание пропало. Гэвин смутился, его как будто застигли на месте преступления.

– Давай же, – настаивал Рейнольдс.

Гэвин коснулся резного камня – холодного и шершавого.

– Римское, – пояснил Рейнольдс.

– Надгробие?

– Да. Найдено недалеко от Ньюкасла.

– А чье?

– Его звали Флавиний. Он был полковым знаменосцем.

То, что Гэвин принял за меч, при ближайшем рассмотрении оказалось штандартом. Тот заканчивался почти стертым узором: то ли пчела, то ли цветок, то ли колесо.

– Выходит, вы археолог?

– Отчасти. Я ищу места для экспедиций, иногда наблюдаю за раскопками, но большую часть времени восстанавливаю артефакты.

– Вроде этого?

– Римская Британия – моя страсть.

Он поставил бокалы, которые принес, и подошел к заставленным керамикой полкам.

– Это вещи я собирал долгие годы. До сих пор не могу прийти в себя от волнения, работая с предметами, которые веками не видели дневного света. Это как погрузиться в историю. Понимаешь, о чем я?