Гражданская война и интервенция в России - Василий Васильевич Галин

Гинс, — и совершенно совместно и при ближайшем Участии офицерских организаций…»[2835]. Участие в мятеже чехословацкого корпуса русских офицерских контрреволюционных организаций, Мельгунов объяснял тем, что «чехи должны были столковаться с антибольшевистскими силами, иначе им грозила бы опасность попасть вновь на положение военнопленных и быть выданными Германии…»[2836].

Однако после захвата Сибири чехословаками: оказалось, что почти все немецко-австрийские военнопленные сидят по своим лагерям. В этом убедились еще в апреле японцы высадившие десант во Владивостоке. Официально он так же мотивировался необходимостью защиты против организующихся в Сибири военнопленных[2837]. Однако вооруженных военнопленных японцы сколь ни искали, найти не смогли. В том же убедилось и руководство чехословацкого корпуса, поскольку, ему пришлось спешно ставить в лагерях военнопленных свою охрану, сменившую охрану большевиков[2838].

«От Владивостока до китайской границы абсолютно не имеется вооруженных военнопленных. — извещал еще в марте свое правительство атташе американского посольства в Китае В. Дризден, — Все военнопленные тщательно охраняются русскими»[2839]. Сам Масарик в меморандуме, составленном для Вильсона, определенно свидетельствовал: «Нигде в Сибири (от 15 марта до 2 апреля. — С. М.) я не видел вооруженных немецких или австрийских военнопленных»[2840].

Специально посланные в Сибирь по просьбе Локкарта, считавшего страх перед военнопленными бредом больного воображения, с разрешения Троцкого, для исследования вопроса американский и английский офицеры Вебстер и Хиггс, проведя 6 недель в Сибири, 30 марта доносили: «Вооруженных военнопленных в районе от Владивостока до Читы не имеется. Некоторые военнопленные в Иркутске вооружены — все они венгерские социалисты и записываются для борьбы против Семенова в Маньчжурии». В телеграмме из Иркутска, 31-го, Хиггс выражает убежденность, что «здешний совет не имеет в виду вооружать военнопленных». 1 апреля Хиггс сообщал: «Во всей Сибири всего 1200 вооруженных военнопленных, которые являются социалистами-революционерами. Они охраняют других пленных, и главным образом германских офицеров, которых совет боится»[2841].

Германские делегаты, арестованными чехами, позже докладывали Мирбаху: «Нам заявили, что, по имеющимся в их штабе (дивизии кпт. Чечека) данным, председатель германской комиссии военнопленных лейт. Лессинг руководит большевицкими отрядами и приказал германским военнопленным принять участие в боях большевиков с чехами. Мы опровергаем это утверждение… На самом деле в борьбе на стороне Советского правительства приняли участие только те германские и австрийские военнопленные, которые состояли в красной гвардии и были нами исключены из списков военнопленных»[2842].

Добровольцы из германских военнопленных, как впрочем и из других стран, в том числе и Чехословакии действительно были[2843]. Однако «военнопленных, склонных работать с большевиками, — подтверждал Гинс, — было не так уж много, хотя в это время для привлечения их и издавалась большевистская газета на немецком языке «Wahrheit» — «Правда»»[2844]. Весной 1918 г. по сведениям Центросибири, на всю обширную Сибирь их было всего лишь 4 тыс. человек[2845]. Троцкий 22 августа заявлял, что бывших «военнопленных революционеров-социалистов, ставших русскими гражданами, не больше одной двадцать пятой части всего количества советских войск»[2846]. К осени 1918 г. количество интернационалистов составило 5–7 % всей численности Красной Армии, в 1920 г. — 0,5 %[2847].

О каких-то массовых вооруженных формированиях немецких военнопленных, способных даже теоретически угрожать чешскому корпусу, тем более весной 1918 г, когда большевики еще вели переговоры и надеялись договориться с Антантой, речь не шла. Наглядным подтверждением тому, был пропуск чехословаков к Владивостоку, т. е. факт прямого сотрудничества большевиков с Антантой, и одновременное, несмотря на заключение Брестского мира, сохранение в лагерях немецких военнопленных. Людендорф в этой связи прямо обвинял большевиков в пособничестве Антанте: «Если бы советское правительство предполагало честно исполнять мирный договор, то оно могло бы те поезда, на которых оно отправляло чехословаков, использовать для перевозки германских военнопленных. Но советское правительство не было честным. Большевизм вредил нам везде, где только мог»[2848].

Не найдя в Сибири и на Дальнем Востоке огромных масс вооруженных военнопленных, обнаружив, что им и союзникам ничто не угрожает, чехословаки должны были-бы заполнить эшелоны и поторопиться во Владивосток. Но они опять не столько медлили, сколько демонстрировали сильное желание остаться в суровой и холодной Сибири подольше. Почему?

3.) Ответ, по мнению британского историка Кигана, крылся в том, что чехословаки вдруг неожиданно обнаружили «… горячее стремление не покидать Россию прежде, чем они нанесут большевизму смертельный удар…»[2849]. И это горячее стремление полностью совпадало с интересами и планами союзников: «вся буржуазия, все бывшие Романовы, все капиталисты и помещики за чехословаков, ибо мятеж последних, — отмечал Ленин, — они связывают с возможностью падения Советской власти. Об этом знают союзники… Им не хватало в России ядра, и ядро они обрели в чехословаках»[2850].

«Союзники» категорически отрицали свою роль в организации мятежа чехословацкого корпуса: по словам британского историка Флеминга, «горстка французских офицеров связи с легионом» была очень далека «от тех провокаторов интервенции, какими их описывают советские историки, продолжала уговаривать чехов не делать ничего, что могло бы помешать им добраться до транспортных кораблей»[2851]. «Французская военная миссия, — подтверждал Троцкому французский представитель Ж. Садуль, — удивлена и обескуражена борьбой, неожиданно возникшей между советами и чехословаками»[2852]. «Я, — подтверждал один из лидеров Чехословацкого Национального совета Бенеш, — каждый день видел доказательства того, что Франция противится вовлечению нашей армии в войну в Сибири и считает важной ее передислокацию на Западный фронт»[2853].

Недоразумение возникло из-за того, утверждает Флеминг, что в конце июня «дипломатические представители ведущих держав Антанты передали чехам два на вид заслуживающих доверия послания, которые создавали впечатление о скорой интервенции… Одно из этих посланий — от американского консула в Москве…», другое от французского посла, который «упоминал интервенцию «в конце июня» и чехов, образующих «авангард союзной армии»… однако эти заявления, по словам Кенана, конечно были основаны на недоразумениях и ошибочных представления, но «авторы руководствовались самыми лучшими намерениями»[2854].

Сами «чехи, — по словам Флеминга, — вовсе не хотели сражаться с большевиками. Их солдаты в Сибири, их политические лидеры в Вашингтоне и Париже, их главный покровитель, французское правительство, страстно желали одного и того же — вывести легион из России»[2855]. Мятеж произошел по недоразумению: чехословаки не поняли истинных намерений представителей «союзных держав» и сами бросились в авантюру. Виновным в этом, по мнению Флеминга, был один из французских офицеров связи с легионом майор Гинэ. Британский военный атташе в России ген. Нокс в этой связи отмечал: «Гайда, как все остальные, обвинял майора Гинэ из французской миссии в том, что тот на протяжении последних четырех месяцев постоянно обещал немедленную и щедрую помощь союзников»[2856].