1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский

По прибытии Николая Александровича в Петроград ему на стол легло обращение, под которым он с горечью увидал подписи многих родных. Особы царского рода просили своего брата, своего государя, избавить убийц Распутина от суда и наказания. Сердце болело: речь шла в первую очередь про всеобщего любимца — великого князя Дмитрия Павловича, выросшего у него на руках; кузена Митю, который до сих пор иной раз называл его по давней детской привычке дядей Ники; гвардейца и флигель-адъютанта императора, который за компанию с приятелями убил человека. Хладнокровно и сознательно, словно стреляя по фальшивым голубям на Крестовском острове.

Царский ответ на письмо семьи стоил чудовищного усилия и был краток: Никому не дано право убивать и оставаться безнаказанным.

Однако соображениям Александра Михайловича император внял. Великий князь, среди военных дел присматривающий в Киеве за матушкой и наверняка ею наставленный, примчался в Царское Село. В том числе и потому, что вместе с Дмитрием Павловичем старца убивал его зять — муж императорской племянницы Феликс Юсупов.

С каким бы наслаждением Николай Александрович вспомнил с другом детства и юности их тогдашние забавы! Или просто тряхнул бы стариной: несмотря на свои почти пятьдесят, заставил бы Сандро усесться на диван — и толкаться ногами, пока один из них не упадёт на пол… Но говорить пришлось о том, что суда не избежать, его возможно только отсрочить, а пока убрать главных виновников с глаз долой — про остальных-то никто и не вспомнит.

Иов Многострадальный слушал вопрос за вопросом: Давал ли ты когда в жизни своей приказания утру и указывал ли заре место её?

Кажется, для российского императора нет ничего невозможного. Почему же так жарко молился Николай Второй? Научи меня, господи, спокойно воспринимать события, ход которых невозможно изменить. Дай, господи, умение и силу изменять события, мне подвластные. И научи мудрости — отличать первые от вторых…

Ещё в 1912 году записала в своём дневнике вдовствующая императрица Мария Фёдоровна: Чувствую, что мы движемся к катастрофе. Записала не в начале войны, не в дни Февральской революции, нет — в мирном двенадцатом году! Она и вправду чувствовала. Ведь и в году шестнадцатом, когда из Петрограда пришло известие о смерти Распутина, в дневнике Марии Фёдоровны появились провидческие слова: Думают, что это конец, но это начало, и начало ужасных событий.

Тотчас великий князь Николай Михайлович написал ей в Киев:

После того как убрали гипнотизёра, нужно попробовать обезвредить загипнотизированную. Как ни трудно, нужно отослать её как можно дальше, в санаторий или в монастырь. Речь идёт о спасении престола, государя. Иначе будет слишком поздно! Вся Россия знает, что покойный Распутин и императрица — одно и то же. Первый убит, теперь должна исчезнуть и другая.

Упаси господь, не об убийстве Аликс шла речь. В семье считали, что скорбной умом императрице одна дорога — в санаторий, в сумасшедший дом. На кону оказалось будущее всей династии. Даже Мария Фёдоровна за спиной сына вела разговоры о его отречении — спасение престола и спасение государя перестало быть одним и тем же.

К переменам готовился и Грозный Дядя — великий князь Николай Николаевич, к которому на Кавказ приезжал представитель Союза городов с предложением: взять власть и железной рукой навести в стране порядок. Генералиссимус не только не расстрелял визитёра за измену, но даже не посчитал нужным сообщить о предложении своему государю.

Действительно — Россия катилась в пропасть. Но вместо того чтобы стать плечом к плечу с императором, семья отвернулась от него. Великие князья разбрелись, кто куда. Россия катилась в пропасть… Да полно, так ли уж плохо было всё?

Двадцать лет кряду российская экономика росла на девять процентов ежегодно. Быстрее, чем даже в Американских Штатах — первое место в мире! Подданные Николая Второго выращивали половину мирового урожая ржи, треть картофеля, четверть пшеницы, овса и ячменя… Житница Европы — так называли тогда Россию, которая давала две пятых мирового экспорта крестьянского продукта. Кто ещё мог с нею тягаться?

Дед императора, Александр Второй, отменил крепостное право — Николай Второй продолжил его дело столыпинской земельной реформой. Общины были упразднены, помещичьи угодья сокращались; три четверти пахотных земель перешли в руки крестьян, а в Азии дехканам отдали вообще почти всю пашню. Вдобавок — положение дел на фронтах, наконец, выправилось. Российские армии под Верховным главнокомандованием самого императора уже потеснили врага, готовясь раздавить его весной или летом следующего года… Жить бы да радоваться! Но не зря ведь сказал предок фрейлины, которая воевала с Распутиным, поэт и дипломат Тютчев:

Непонятная уму особенность страны проявлялась тоже необычно. Освободителя крестьян Александра Второго в благодарность взорвали бомбой. Реформатора Столыпина застрелили на торжествах по случаю пятидесятилетия отмены крепостного права. А про Николая Второго печально и точно высказался литературный нобелиат, британский премьер-министр Уинстон Черчилль: Судьба сделала его русским императором, и в результате он погиб.

После убийства Распутина императорская семья прожила девятнадцать месяцев. Из них шестнадцать — государя с женой и пятерыми детьми содержали под стражей и везли из Петрограда в Сибирь, из Сибири на Урал — навстречу смерти.

Девятнадцать — шестнадцать: вот и ещё одно значение цифр в названии романа…

Свой дневник, начатый в четырнадцатилетнем возрасте, император вёл всю жизнь, не пропуская ни единого дня, и аккуратно описывал примечательные события. Все тетради сохранились, но к некоторым до сих пор нет доступа. Издавали их только выборочно… Кто боится? Чего?

В последних числах февраля 1917 года к петроградским беспорядкам присоединились десятки тысяч взбаламученных солдат, которых не успели отправить на фронт. Но императрица не желала ничего замечать — или вправду не замечала? Из Царского Села, где было тихо, она писала мужу о простых уличных хулиганах.

Очереди и забастовки в городе более чем провокационные. Юноши и девушки только для подстрекательства бегают с криками, что у них нет хлеба, а рабочие не дают другим работать. Было бы очень холодно, они, вероятно, остались бы дома.

Днём позже — совсем в ином тоне телеграфировал председатель Думы Родзянко.

Всеподданнейше доношу Вашему Величеству, что народные волнения, начавшиеся в Петрограде, принимают стихийный характер и угрожающие размеры. Основы их — недостаток печёного хлеба и слабый подвоз муки, внушающий панику.

Ещё через день последние иллюзии рухнули.

Гражданская война началась и разгорается. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом. Если движение перебросится в армию — крушение России, а с ней и династии — неминуемо.