Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

— Да, здорово задело вас, доктор, — пробормотал О’Мэлли. — Боги прошли совсем рядом.

— Как же сильно ненавидел я тьму, державшую мое тело в заключении, и жаждал распылиться в природе, разлететься с ветром и росой и сиять вместе со звездами, вместе с солнцем! Выход, о котором я упомянул чуть выше, начал казаться верным и необходимым. Хотя я и стремился скрыть эту одержимость даже от самого себя, пытался сопротивляться.

— Вы еще упоминали, что возникли иные признаки, — напомнил ирландец, когда его собеседник остановился перевести дух. Поведанное доктором было ему известно по собственному опыту. Его уже утомили экивоки, с помощью которых доктор пытался подвести его к признанию всего пережитого безумием. Поверхностное знание всегда опасно, теперь было вполне ясно, отчего нерешительность человека рассудочного склада привела его к ошибочному шагу. — Значит, и другие испытывали сходное воздействие?

— Вы сможете завтра прочитать об этом в подробном отчете, который я составил тогда же. Он слишком длинен, чтобы полностью передать сейчас. Но кое-что смогу рассказать. Было несколько попыток побега из клиники, возникшее у многих желание вырваться; пациенты стремились подойти как можно ближе к комнате, где он содержался; у них отмечалась тоска по открытому пространству и садам; несколько человек надолго впали в транс; пациенты также слышали рев проносящегося ветра и топот копыт; у некоторых возникли вспышки буйства, у иных — молчаливый экстаз. Можно усмотреть параллель с массовыми безумиями, охватывающими порой религиозные общины в монастырях. Только тут не было ни проповедника, ни красноречивого лидера, способного увлечь за собой и вызвать истерическое состояние — ничего, кроме этого безмолвного средоточия энергии, мягкого и располагающего к себе, словно дитя, которое неспособно связать и двух слов и распространяющее мощное свое влияние бессознательно, преимущественно во сне.

За редким исключением, все происходило ночью, а достигало максимальной силы, как мне позже сообщали, когда я засыпал в его комнате возле его спящего тела. Происходила масса всего любопытного, в чем вы сможете убедиться, когда прочитаете отчет. Скажем, рассказы моих ассистентов или те, что передавали испуганные медсестра и санитар, а также привратник, который даже заикался, когда говорил о странных визитерах, звонивших в дверь еще до рассвета и пытавшихся протиснуться внутрь, говоря, что они посланники, что их вызывали, что они должны пройти — крупные, странные фигуры в развевающихся одеждах, которых привратник называл с некоторым юмором «циркачами или созданиями из волшебных сказок», исчезавшие так же неожиданно, как и появлялись. Даже если допустить тут некоторую долю выдумки и преувеличения, россказни эти были слишком странными, доложу я вам, а в совокупности с усилением галлюцинаций у большинства пациентов, участившимися случаями попыток самоубийства, с которыми персонал уже не справлялся, сделали выбор для меня совершенно ясным: я должен был руководствоваться своим врачебным долгом.

— А каково было самое сильное воздействие на вас самих? — спокойно переспросил ирландец.

Шталь устало вздохнул и отвечал с усилившейся печалью в голосе:

— Я уже вкратце рассказывал, могу лишь повторить, хотя повторение не усилит воздействия. Бесполезность большинства целей, что ставят люди перед собой сегодня, — то, что вы сами назвали «ужасом современной цивилизации». Тщеславие, которым проникнут современный механический прогресс. Дикая, безумная красота, исходившая от личности этого человека, заполнила все вокруг и заразила многих, а меня в особенности, жаждой простых и природных вещей и страстью к духовной красоте, сопровождающей их. Слава, богатство, положение в обществе стали казаться бесплотнее теней, а нечто иное, неизреченное, представилось много важнее. Мне хотелось бросить все и жить на природе, познать простоту, цели, лишенные себялюбия, золотое бытие ребенка рассветов, росы и ручьев, о котором пекутся леса и кого ласкает ветер… — Он вновь сделал небольшую паузу, чтобы перевести дух, и добавил: — Вот как ко мне подобралась коварная мания, пока я не обнаружил ее и не пресек ее развитие.

— Даже так!

— То, чего он искал и жаждал, возможно даже — вспоминал, в телесном мире невозможно. Это было духовное состояние…

— Или же то, которое возможно познать субъективно! — уточнил О’Мэлли.

— Я по природе своей далеко не «лотофаг», — продолжал он с напором, — поэтому я активно начал сопротивляться воздействию и одержал победу. Но, должен признаться, вначале оно нахлынуло на меня подобно буре, настоящему урагану восторга. Я всегда, также как и вы, возможно, считал, что цивилизация принесла с собой целый сонм болезней и что те немногие заболевания, встречающиеся у более диких племен, могут быть излечены средствами, поставляемыми самой Землей. Именно эта линия рассуждений и оказалась подвержена воздействию, поскольку не вызывала у меня возражений, подкрепленная собственным моим опытом.

Сегодня полученные на практике способы лечения, травы и подобные им натуральные методы известны под именами «солнечные процедуры», «воздушные процедуры», верный метод Кнейппа[103], обтирания морской водой и множество прочих. Никогда прежде не было такого количества докторов, пользующих пациентов, страдающих массой болезней, вызванных искусственностью современной цивилизации по причине забвения некоей центральной жизненной силы, которую человек должен разделять с природой… Вы все это прочитаете в моем отчете. Я лишь хотел бы подчеркнуть, насколько хитро воздействие, которому я подвергся, воспользовалось моими профессиональными знаниями. Поистине, духовные пастыри и врачи — единственно возможные и необходимые профессии в мире, и они должны быть единой профессией…

Тут он вдруг отшатнулся. Словно вдруг осознал, что сказал лишнее. Взяв своего собеседника под руку, он зашагал с ним дальше по палубе.

Когда они проходили мимо мостика, капитан их поприветствовал, и ветер подхватил его громкий жизнерадостный смех. Инженер-американец вынырнул из-за темного угла, едва не столкнувшись с ними, лицо его раскраснелось.

— Внизу — как в топке, — сказал он, как обычно чуть гнусавя, — спать слишком жарко. Вышел глотнуть свежего воздуха.

Он было двинулся вслед за ними, но доктор лишь констатировал:

— Верно, ветер дует в корму, поэтому ток воздуха не ощущается.

После чего отвесил поклон, и даже этому толстокожему представителю «самой передовой цивилизации мира» стало ясно, что его компании не ищут. Когда они достигли двери в каюту, О’Мэлли про себя восхитился, с каким достоинством этот «коротышка» смог отказать американцу.

Хотя ему бы, по совести говоря, некоторое отвлечение не помешало. Долгий рассказ немца его утомил. К тому же чувствовалось, что тот что-то недоговорил, утаив. Притом немало. Компромиссы граничили с нечестностью.