Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

исполнял в них главную роль – ту самую, которую прославил в 1933 году польский виртуоз Станислав Идзиковский, танцевавший в труппах Павловой и Дягилева.

Вне сцены тоже произошли изменения. За исключением Эрика, других продолжительных романтических привязанностей Рудольф прежде не испытывал. Но тем летом он вернулся в Лондон с Уоллесом Поттсом, отложившим свое изучение кинематографа ради того, чтобы снова быть рядом с танцовщиком. Уоллес позвонил Рудольфу в Нью-Йорке после того, как получил от него послание (хотя Нуреев уверял его, что никакого послания не передавал). «Он сообщил, что снова танцует в Метрополитен-опере с Королевским балетом, и спросил: “Не хочешь ли приехать и посмотреть мой танец?” А потом поинтересовался: “А что ты делаешь на летних каникулах? Не желаешь поехать со мной в тур по Европе?” Будучи простодушным, никогда прежде не путешествовавшим американцем, я сразу же согласился», – рассказывал потом Поттс.

Следующие семь лет Поттс и Нуреев не расставались. Уоллес жил в доме Рудольфа, часто сопровождал его в поездках и всегда оставался в его тени. «Никогда прежде не путешествовавший американец» временами настолько уставал от путешествий, что не раз сетовал друзьям: «Порой я даже не сознаю, где нахожусь». Но в первые годы оба были зачарованы друг другом: Уоллес – умом и славой Рудольфа, Рудольф – открытостью, любознательностью и южным обаянием Уоллеса. В отличие от Эрика, Поттс не только обладал привлекательной внешностью, но и был очень легким в общении. Рудольф это ценил. По словам Линн Сеймур, Уоллес «ничего не держал за душой. Он был во всех отношениях славным парнем». Поттса быстро приняли в свой круг и друзья Рудольфа, приветствовавшие стабильность и товарищеское общение, которые тот привнес в жизнь Нуреева. «Поначалу они оба были очень счастливы, – вспоминала иорданская принцесса Фирьял, завязавшая с Рудольфом тесную дружбу после знакомства с ним через свою невестку, принцессу Дину. – Им было очень комфортно вместе. Конечно, Уоллес тоже был полезен Рудольфу». Другому приятелю запомнилось, как Поттс и Нуреев «весело дурачились – таким Рудольфа не часто доводилось видеть». По свидетельству Керубе Ариас, Уоллес «любил шутить. И ничто его не шокировало. Рудольфу нравилось сплетничать о сексе. Уоллес тоже мог это делать, причем не теряя при этом достоинства».

И свою связь они никогда не скрывали. Возможно, это также способствовало ее продолжительности. «Наверное, Рудольф поначалу считал их отношения мимолетной близостью, – рассказывал Джон Ланчбери. – Но Уоллес поехал с нами в турне, а позднее я узнал, что он отказался от своей карьеры, чтобы находиться рядом с Рудольфом. Уоллес был очень красив. По-настоящему. И он был без ума от Рудольфа, а Рудольф был без ума от него. Хотя, когда Рудольфу казалось, что Уоллес ему мешает, настроение его резко портилось, и Уоллес страдал из-за этого…» Поттс обеспечивал Нурееву покой, комфорт и постоянство, которых тот так истово жаждал и которые Брун, будучи и сам звездой, дать ему просто не мог. «Уоллес был всецело предан Руди и не пытался с ним соревноваться, – признал близкий друг Эрика, Глен Тетли, отметив “успокоительное влияние” Поттса на Нуреева. – Он был готов сделать для него все». И это было хорошо, потому как «сила воли Рудольфа распространялась на все, что он делал, вплоть до того, какой фильм тебе смотреть и куда тебе пойти пообедать, – объясняла Джейн Херманн. – Ты либо подчинялся, либо вынужден был уйти».

Поттс не только сопровождал Рудольфа в путешествиях, но и тренировал в дороге свои навыки будущего кинорежиссера: он снимал на пленку репетиции Нуреева и спектакли с его участием. Амбициозное желание Поттса пробиться в сфере киноиндустрии тоже импонировало Рудольфу, и он пытался всячески помочь другу. Он попросил Ролана Пети одолжить Уоллесу деньги, а на приеме у Марии Толчиф в Чикаго в 1970 году представил его режиссеру Герберту Россу, тогда женатому на танцовщице Норе Кей. Нуреев «очень им гордился, – вспоминал Росс, – и мне захотелось ему помочь».

Впрочем, по мнению некоторых, помогал Рудольф Уоллесу по одной простой причине: он «никогда не хотел никого содержать, – утверждал Джон Тарас. – Он был заинтересован в том, чтобы Уоллес сделал карьеру. Рудольф всегда делал все, что мог, чтобы найти своим бойфрендам работу, потому что он не желал их поддерживать». Не хотел он и того, чтобы они работали на него. Хотя они и так это делали в том или ином качестве. Запросы и требования Рудольфа неизменно определяли его отношения с любовниками. Со слов ван Данцига, «его бойфренды временами превращались в слуг. Он не считал их таковыми, но иногда действительно обращался с ними как с обслугой. Если Уоллес оказывался в комнате, когда Рудольф спешил на самолет, он приказывал ему схватить чемодан, бежать к такси и не отпускать его, пока он не выйдет».

По утверждению Поттса, Рудольф «был единственным человеком, в которого [он] когда-либо был влюблен». Однако он признавал, что «величайшей любовью» в жизни Рудольфа был Брун. «Я познакомился с Эриком, о котором люди говорили, будто с ним трудно найти общий язык. Но нам это удалось. Мы отлично поладили. Мне нравилось его саркастическое чувство юмора. В духе нью-йоркцев – вечно отпускать остроты. Позднее я узнал, что [с Рудольфом] они расстались всего за год или за полгода до этого. Но со мной Эрик всегда держался крайне дружелюбно».

Нуреев тоже давно грезил кинематографом. И возлагал на него свои надежды. Летом 1970 года его отобрали на роль Нижинского в фильме, который должен был снимать Тони Ричардсон по сценарию Эдварда Олби. Рудольф не мог устоять перед возможностью сыграть танцовщика, с которым его так часто сравнивали. Этот опыт обещал быть захватывающим. Тем более, что, по собственному признанию Нуреева, он «всегда испытывал сострадание» к Нижинскому: «Довольно рано мною овладело желание постичь его творчество, причины его исключительности». Во время гастролей с труппой ван Данцига в конце 1969 года Рудольф станцевал знаменитую роль Нижинского – Петрушку, куклу с сердцем и душой человека[235]. А при подготовке к съемкам фильма выдвинул смелую идею: чтобы ван Данциг поставил «Игры» Нижинского так, как их первоначально задумывал Дягилев – как первый в истории балет, откровенно развивающий тему гомосексуальности. В «Играх», поставленных в 1913 году, один мужчина и две женщины флиртовали за игрой в теннис. Но на самом деле, по признанию Нижинского, это должен был быть балет «о трех молодых мужчинах, занимающихся любовью друг с другом». «“Игры” – это жизнь, о которой мечтал Дягилев. Он хотел иметь любовниками двух юношей. И часто мне такое предлагал, но я отказывался, – откровенничал в своем дневнике Нижинский. –