Датский король - Владимир Корнев

— Господа, по-моему, следовало бы зашторить окна — не стоит привлекать внимание к нашему собранию. Не хватало еще, чтобы сюда заглянул кто-нибудь из непосвященных!

«Я пропал!!!» — Звонцов в ужасе еще сильнее вжался в пол, затаив дыхание.

— Так вы позволите, фрау, я зашторю…

— Ваша бдительность похвальна, — ответил голос Флейшхауэр, которая была где-то совсем рядом, судя по всему на лекторском месте. — Недоброжелателей у нас и впрямь хватает, но здесь и так недостаточно света, а я еще должна продемонстрировать братьям картины. Думаю, все же предостережения излишни — вы ведь знаете, что обыватели видят сейчас десятые сны и на улицах ни души. Так что не трудитесь, герр Шмидт.

Скульптор вздохнул с некоторым облегчением: его не обнаружат, не должны обнаружить, по крайней мере сейчас! Он осторожно приподнял голову, продолжая находиться в укрытии: теперь можно было разглядеть всех участников ночного сборища. За кафедрой действительно стояла фрау, видимо, председательствующая здесь, толстяк оказался тем самым назойливым экспертом — консультантом, который так интересовался творчеством Звонцова три дня назад на рауте в особняке. Вячеслав Меркурьевич увидел среди присутствующих Йенца, а также племянника Флейшхауэр. Лица остальных тоже запомнились ему по тому вечеру, хотя он не был лично знаком с этими «братьями», не знал их фамилий. Антропософка продолжила говорить, обращаясь теперь уже ко всем:

— Мир вам, братья! Я собрала вас здесь, чтобы представить новые полотна «КД» тем из вас, кто еще не имел удовольствия их видеть, а также чтобы обсудить некоторые архиважные вопросы, связанные с их реализацией, и прочие тонкости этого щекотливого дела.

Ваятель, внутри у которого все кипело от возмущения, чуть не свернул шею, но при этом умудрился хорошо рассмотреть картины: дивно светился пейзаж, приготовленный им самим на продажу. Скульптору хотелось грызть кафедру. Между тем Флейшхауэр немного повернула семисвечник, чтобы подчеркнуть достоинства работ «КД»:

— Обратите внимание, братья, на этот городской пейзаж. Он, можно сказать, не нуждается в освещении, а сам излучает свет! Это настоящее открытие в живописи, сравнимое, возможно, только со сфумато[246]великого мага Леонардо!

Все стали пристально вглядываться в картину, кто-то тщательно протирал очки, стремясь достичь максимального эффекта, кто-то восхищенно покачивал головой. Фон Шмидт подобрался вплотную к полотну (Звонцов снова спрятал голову, боясь, что тот заметит его боковым зрением), направил на него мощную лупу, с которой, наверное, никогда не расставался, посмотрел и так и этак, то отдаляясь, то приближаясь к холсту, не удержавшись от восклицания:

— Это удивительно, какой иррациональный свет. Я не понимаю его природы, но вы правы, достопочтенная фрау, кажется, перед нами творение гения!

— Не сомневаюсь в этом и горжусь, что именно я выпестовала гения и обеспечила ему европейское признание. Я еще добьюсь всемирной славы «КД»! — гордо заявила Флейшхауэр. Из аудитории послышалось скептическое замечание Йенца:

— А мне вот видно, что краски на картине меркнут — еще вчера они были ярче. Мой глаз меня никогда не обманывал…

— Не преувеличивайте, П… Не оспариваю вашего чутья рисовальщика-виртуоза, но, извините за каламбур, вы сгущаете краски! — нервно возразила самоуверенная дама. Звонцов продолжал корчиться от невозможности сказать всем, что он о них думает: «Виртуоз! Да какой ты, к чертовой матери, виртуоз?! Да я тебя, «великого» рисовальщика, колбасника прыщавого, сам учил рисовать, а славу твою Смолокуров раздул, все про тебя знаю!» Это просто невероятно: даже из такого бездарного ничтожества, как Йенц, можно было сделать великого П…!

Йенц-П… продолжал упорствовать:

— Я вас предупреждаю, фрау, для нашей же общей пользы: еще месяц, и работа совсем потухнет. Уже нельзя медлить: нужно срочно выставлять ее на американский «Баттерфилд»! Откуда у вас такое легкомыслие, фрау? Я ведь дело говорю.

Тут оживился кто-то из иностранцев (Вячеслав Меркурьевич уловил его характерный американский акцент):

— Интересно, а как ми будем решит большие проблемы в Эмерика? Я совсем не уверен, что этот картина пропустят на «Баттерфилд». Может бит, вы увэрэн?

— Да, как это возможно изменить общественное мнение за океаном? — озабоченно спросил еще кто-то, обращаясь уже к Флейшхауэр. Фрау ответила не сразу, видимо, испытывая какие-то внутренние колебания, но ответ был решительный:

— В нашей колоде, господа, имеется такая карта, которая заставит переменить тон даже американскую прессу. Пожалуй, приходит время пустить ее в игру… Я вам верю, герр П… Если есть такие серьезные опасения по поводу пейзажа, прошу продемонстрировать веем сомневающимся наш козырь.

Йенц кивнул с пониманием и вынес на кафедру еще один холст, бережно закутанный в парчу. Звонцов с замиранием сердца приготовился к очередному неприятному откровению. Грозный козырь оказался прекрасной дамой: ткань скрывала портрет прима-балерины Мариинского театра Светозаровой, из-за которого скульптору пришлось столько мучиться. Несомненно, это была та самая, буквально выстраданная работа, но что-то в ней изменилось — переволновавшийся Звонцов не мог понять, что именно. «Братья» молчали, точно онемели — так восхитителен был портрет и изображенная на нем. Первым от эстетического шока оправился, разумеется, фон Шмидт.

— Мадонна современности!!! Редкой чистоты образ. А какое колористическое решение, и опять тот же свет! Я бы сказал, lux aeterna[247]— браво, «КД»! Кто же эта красавица, позвольте полюбопытствовать?

Флейшхауэр надменно улыбнулась:

— Вы, оказывается, не только склонны к истерической экзальтации, но еще и женолюб. Успокойтесь, это героиня не вашего романа… Так вот, братья, прошу обратить внимание всего на одну деталь туалета, в данном случае, самое главное, что изображено на холсте, — и она указала своими длинными аристократическими пальцами на драгоценное колье, написанное так, что его совершенно невозможно было отличить от настоящего (тут Вячеслав Меркурьевич сообразил, что прибавилось в портрете: «Не было на ней никакого колье, вообще не было украшений — я прекрасно помню. Откуда оно взялось?! Опять чертовщина какая-то…»). — Поясняю для тех господ, кто равнодушен к балету: это портрет танцовщицы Светозаровой, от которой без ума весь культурный мир, с ее дарственной надписью самому автору, «КД», а на шее у нее бриллианты от мадам Зюскинд — персоны всем нам — увы! — хорошо известной…

— Так это та самая балерина, которая без благословения духовного отца отказалась принять во время русских сезонов драгоценности фирмы Зюскинд? — удивился один из «братьев». — Тогда ведь был такой скандал в прессе, особенно в американской — еще бы, такая пощечина бизнесу Соединенных Штатов! Такие события не забываются… Выходит, это то самое колье?!