Алексей Михайлович - Игорь Андреев

Богородничный праздник Успения считался «патриаршим». Поэтому по окончании обедни в Патриаршей палате устраивался стол для царя, бояр и церковных властей. Накануне патриарх вместе с иерархами ходил «на верх» звать царя к службе и праздничному столу.

Во время трапезы поднимались тропарные чаши — Богородичная, святая, царева и патриаршия. Богородичную чашу поднимал сам Алексей Михайлович, заздравную чашу в честь царя провозглашал патриарх. Чашу за патриарха «действовал» не царь, а самый старый из митрополитов. Этот штрих показателен и свидетельствует о иерархическом положении государя и патриарха.

1 сентября Алексей Михайлович принимал участие во встрече Нового года. То было одно из самых пышных торжеств, соединявших церковное действо с гражданским празднованием. Главные события разворачивались на Соборной площади. Против Красного крыльца воздвигался помост с тремя аналоями (для двух Евангелий и иконы Симеона Столпника Летопроводца), а также царским и патриаршим местами. При Алексее Михайловиче царское место стало превосходить размерами, высотой и богатством убранства патриаршие.

По окончании службы патриарх через западные ворота Успенского собора восходил на помост. Перед ним несли иконы, среди которых видное место занимали образа Богородицы письма митрополитов-чудотворцев Петра и Ионы. Примечателен для характера праздника был вынос и иконы «Моление о народе».

Алексей Михайлович подымался на помост после патриарха. Ближние думные и придворные чины в парчовых платьях становились по правую сторону и за государем. Так же за патриархом располагались церковные власти. На площади к этому моменту давно уже стояли московские дворяне в золотых и цветных платьях, за ними стрельцы, а далее посадский люд, тоже по возможности приодевшийся.

Как и все подобные церемонии, празднование Симеона Летопроводца было наполнено глубоким смыслом. То было зримое выражение самого существа Православного царства с его подчеркнуто патриархальным единением людей всех чинов и званий вокруг государя; почти кичливая демонстрация благочестия, силы и славы. Не случайно посмотреть на церемонию приглашались иностранные послы, для которых отводилось специальное место на паперти Архангельского собора. Торжества таким образом приобретали определенный политический подтекст. Впрочем, если бы иноземные наблюдатели ведали о том, что желает в новолетие патриарх государю, они бы наверняка призадумались. Речь шла об одолении «видимых и невидимых врагов», возвышении царской десницы «над бусурманством и над латынством»[425].

По окончании чина следовали поздравления с началом нового года и пожеланиями государю и его семейству «здравствовать». Первыми поздравляли друг друга царь и патриарх. От бояр и вельмож к Алексею Михайловичу обращался с речью старейший из ближних бояр. Обычно это был князь Н. И. Одоевский. Царь, в знак уважения и приязни, слушал эту речь, сняв шапку. Любопытно, что одновременно и старейший из митрополитов поздравлял с пришествием нового года патриарха. Подчеркнутая двойственность и параллелизм в сценарии, были, по-видимому, не случайны: в том находила свое выражение идея симфонии властей.

По окончании речи боярина и епископа все присутствующие склонялись до земли перед государем и многолетствовали Алексею Михайловичу. Царь, в свою очередь, отвечал низким поклоном народу. «Это была самая трогательная картина благоговейного почтения венценосцу», — замечал по этому поводу секретарь имперского посольства Адольф Лизек (Лисек), наблюдавший действие летопровождения в последний год жизни Тишайшего[426].

Церковные праздники с участием царя поневоле приобретали некий «государственно-политический привкус». Этот «привкус» более всего ощутим в церемониях, которые своим появлением были обязаны недавнему прошлому. К ним можно отнести крестный ход в праздник иконы Казанской Божией Матери. Совершаемый 22 октября, он напоминал всем об очищении Москвы от поляков и литвы в 1612 году. Для Романовых освобождение столицы стало прелюдией к восхождению на престол. Оттого и праздновался этот день с особой торжественностью. В 1649 году своим именным указом Алексей Михайлович повелел отмечать 22 октября «во всех городах по вся годы».

В этот день царь с иконой Спасителя выходил из дворца к Успенскому собору, где его ожидал патриарх с мощами апостола Андрея и святого Иоанна Златоуста. Молебен с осенением иконой Богоматери всех четырех сторон света совершался на Лобном месте, после чего ход двигался к Казанскому собору на Красной площади. После службы в соборе начинался грандиозный крестный ход по Москве. Точнее сказать, было несколько ходов вокруг Кремля, Белого и Земляного города, в которых участвовали процессии, возглавляемые архиереями и протопопами. И. Е. Забелин пишет, что царь с патриархом ходили с мощами апостола Андрея по кремлевским стенам[427]. В другие дни царь оставался в соборе слушать обедню, которую служил патриарх. По окончании хода царь и патриарх через Никольские ворота возвращались в Кремль. При этом у ворот архипастыря и государя поджидали сошедшиеся вместе участники крестных ходов по Москве. Зрелище было очень величественное.

В декабре, в неделю Праотец, во время заутрени в Успенском соборе устраивалось «Пещное действо». В церкви разыгрывался эпизод из Книги пророка Даниила, когда три отрока отказались поклониться золотому истукану и по приказу вавилонского царя Навуходоносора были брошены в огненную печь. Посланный Богом ангел вывел трех отроков из огня целыми и невредимыми. Популярный в литературе и искусстве ветхозаветный сюжет для православных людей был близок не только видимым проявлением силы Божьей. Здесь важной становилась демонстрация силы веры, которая одна и может спасти любого человека. Алексей Михайлович появлялся в Успенском соборе следом за «халдеями», которые шли с пальмовыми ветвями. В соборе царя уже поджидали власти и… «печь», в которую предстояло шагнуть трем отрокам по приказу злого царя. «Печь» напоминала решетчатый фонарь, в ячейках которого горело до 400 свечей. «Халдеи» заводили отроков в «печь». Затем ключарь спускал сверху в печь «с великим шумом» пергаменного «ангела», который спасал отроков. Отроки при этом пели многолетие патриарху, певчие — государю.

В рождественские дни с участием царя происходило действо многолетия, во время которого соборный архидиакон кликал многолетие государю и всему царскому семейству по именам. По совершении действа патриарх с властями здравствовал государю, то есть говорил титло и многолетствовал. Государь, в свою очередь, поздравлял с Рождеством патриарха и властей. Затем государю желали многолетия все придворные. По традиции речь произносил первенствующий из бояр, после чего царь поздравлял придворных и народ.

Восходящие к языческим временам коляды и усенеи были неизменными спутниками рождественских торжеств. Благочестивый Алексей Михайлович, следуя наставлениям ревнителей, попытался бороться с этими «пагубными» суевериями. В 1649 году по городам были разосланы грамоты, в которых велено было местным властям учинить «…заказ крепкой, чтобы ныне и впредь… коляд и усеней не кликали и песен бесовских не пели». Однако запреты ни до, ни после 1649 года ни к чему не привели. Церкви приходилось мириться с сомнительными традициями или «переиначивать» их. Так, колядование соединялось с христианским обычаем славления Христа и пожалования славленщиков медом.