Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

– Вы представляете себе мой плотный график?

– Но у нас же ещё целая программа, дети приготовили спектакли на иностранных языках, учителя хотели познакомить вас со своими проектами, а наш международный клуб путешественников…

«Я столько сил потратила на это!»

Она слишком поздно поняла, что отчитывает главу образования Морского района.

– Понимаю. И благодарю вас. Но вы ведь не единственная школа в районе. Понимаете?

Несмотря на улыбку, в его глазах блеснул зловещий огонёк.

Маргарита Генриховна поспешно пожала его руку.

Константин Иванович коротко поклонился и направился к выходу. За ним чередой, бросая на завуча надменные взгляды, засеменили приспешники.

«И это всё: все старания впустую?»

Она стояла бледная и раскрошенная на кусочки, словно мел. В груди кровавый кулак сжал в пальцах битое стекло. Перед глазами у Маргариты Генриховны всё поплыло, потом заплясали рубиновые искры.

– Заведующей плохо?

Она слабо повернула голову и увидела стоящего при входе Монгола.

«Нельзя, чтобы об этом узнали в школе… Сейчас всё пройдёт, сейчас…»

– Вызовите скорую… – услышала Каучуковая Дама свой слабый голос и опёрлась спиной о колонну. – Мне, кажется, нужен врач…

Роман Штыгин

Роман Андреевич стоял в опустевшем школьном коридоре и необычно долго смотрел в окно.

Сегодня он никуда не спешил. Дождь в это время дня всегда напоминал ему о вечерних пробежках, которым он прежде уделял так много внимания.

Однажды во время очередной тренировки он увидел девушку, бегущую по стадиону. Он как раз остановился, чтобы отдышаться.

Может быть, сочетание странных ощущений: прохлады от льющейся с неба воды, запаха мокрой травы, колотящегося после тренировки сердца – оживило его воображение. Роману Андреевичу показалось, что он снова в море, как в те дни, когда его брал в плавание отец. И вот он видит, как из зелёных волн сквозь пелену дождя выплывает тоненький парусник.

Судно приближается, и Штыгин различает на его месте, в очертаниях парусника, фигуру девушки, смело рассекающей водную преграду.

Каждый день он снова и снова выходил на тренировку и видел её лёгкий грациозный танец по резиновым дорожкам. В то время он только вернулся из армии, и у него ещё не было семьи…

Может, другой не заметил бы, не понял, но Штыгин уже тогда был достаточно опытным спортсменом, чтобы многое узнать о человеке по тому, как тот бежит марафон. Бегунья преодолевала всё новые и новые круги, и Роман Андреевич восхищался её настойчивым характером и любовью к свободе…

Он моргнул раз, другой, отвернулся от окна и быстро вошёл в приёмную.

– Директор у себя?

– Вы же знаете – нужно записываться заранее…

Штыгин взялся за ручку двери, ведущей в кабинет директора, и нажал. Секретарь широко раскрыла глаза:

– Роман Андреевич, вы меня слышите?! У неё сейчас завучи!

– У неё всегда завучи.

Дверь не поддалась. Он беззвучно выругался, однако ручку отпустил и сел в кресло, откинув голову на спинку, так, словно ждал уже несколько часов.

Светлана долго разглядывала его, затем её лицо из сурового сделалось жалостливым:

– Чаю хотите с сухарями?

– Нет, спасибо.

– Вас давно не видно. Где пропадали?

– Семейные обстоятельства. Так, кажется, любят писать родители в записках, когда в самый разгар учебного года забирают детей, чтобы поехать с ними на море.

– Ну да, – подтвердила Светлана, лизнув палец и принявшись быстро листать бумажки в пачке. Потом, брякнув стопкой о стол, добавила: – А мы тут их ждём с распростёртыми объятиями в нашем Городе Дождей.

Дверь внезапно отворилась, и в приёмную из коридора вошла Наталья Несмехова, новая учительница русского языка. Первым, что обращало на себя внимание, было её довольно смелое декольте и какое-то причудливое ожерелье на шее. Лицо её было красным, студенистые глаза блестели, и, войдя, она смерила присутствующих недовольным взглядом. Тут же её рука за шкирку заволокла в помещение толстенького мальчишку, который шёл неохотно, шаркая ногами и растопырив короткие пальцы.

Штыгин узнал Чеку (так его звали старшеклассники), или Гену Курдюкова, который был знаменит тем, что не умел даже завязать шнурки на кедах, всё время объедался в столовой и потом опаздывал на уроки, потому что долго сидел в туалете. На уроках он был полный ноль, интересовался только футбольными матчами и яхтой, на которой его, видимо, часто катал отец. Обычно он сидел, развалившись, на задней парте, полусонный, достигший такой степени расслабленности, что не в состоянии был убрать с парты рюкзак.

От множества подобных бездельников его отличало несколько особенностей.

Во-первых, внешность: модный ирокез на смуглом щекастом лице с карими глазами и длинными ресницами, невинный взгляд телёнка, объевшегося клевером и молоком, и вечно торчащая из-под брюшка мятая полосатая рубашка. Во-вторых, незлобие и желание общаться с каждым, кто только подвернётся под руку, вести долгие бессмысленные беседы и отпускать глупые шутки. Для шестиклассника он имел необыкновенно широкий круг знакомств в школьной среде как среди негодяев, так и среди «самых умных». Можно было сказать, что Чека по-своему популярен.

Когда Роман Андреевич видел Гену, ему представлялось, что жизнь несёт мальчика на своих плечах в мягком кожаном кресле. А Курдюков при этом становится всё тяжелее и проваливается в подушки.

– Встань ровно! – процедила Несмехова сквозь стиснутые зубы и дёрнула парнишку за расстёгнутый пиджак.

Лицо у Чеки было ошалелым и в то же время надутым.

Хотя Роман Андреевич и понимал, что Гена мог чем-то рассердить учительницу, всё же ему стало жаль парня.

Между тем напряжение в приёмной достигло пика.

– Мария Львовна у себя? – спросила Наталья Борисовна сдавленным