Четыре месяца темноты - Павел Владимирович Волчик

и наконец услышал, о чём рассказывает приятель:

– …мы бегаем по очереди, потому что кто-нибудь должен сидеть с маленьким ребёнком…

Больше Штыгин на тренировки не приходил. Во всяком случае, по вечерам. Кажется, в тот же день полностью – ну или почти полностью – он забыл и о таинственной бегунье, и о её новоявленном муже.

А потом Роман Андреевич тяжело заболел. Как он тогда решил – из-за того, что слишком долго бегал под дождём…

Штыгин так глубоко погрузился в воспоминания, что не заметил, как Несмехова и Гена Курдюков покинули кабинет директора.

Светлана вышла в коридор и несколько раз позвала его. Роман Андреевич опомнился и зашагал в приёмную.

 Мария Львовна поигрывала дорогой шариковой ручкой с золочёным колечком. Она взглянула на Штыгина неприветливо.

– Только не говорите, Роман Андреевич, что вы снова пришли за отгулом.

– Возможно, – сказал учитель физкультуры, садясь напротив. – А ещё вы вызывали меня. На четыре. А уже пять. Помните?

Мария Львовна оставила это без объяснений, только заглянула в ежедневник и пробормотала:

– Ну да, ну да…

– Так зачем вы хотели меня видеть?

Она положила массивные локти перед собой и машинально постучала ручкой по столешнице.

– Хорошо. Рома, давай начистоту. Я взяла тебя на работу, потому что мой брат когда-то служил с тобой и рекомендовал как надёжного человека. Я приняла тебя, несмотря на то, что из прошлой гимназии тебя… Ну, ты знаешь за что…

Штыгин кивнул.

– И вот по школе ходят самые нелепые слухи. Давай по порядку. Просто отвечай мне, да или нет. Твой парень ходит сам не свой с этой перевязанной рукой. Скажи, ты чуть перестарался, когда решил серьёзно переговорить с ним? Так?

Штыгин только улыбнулся и опустил голову.

– Ясно. Ну, впрочем, я не сомневалась, что всё это бредни скучающих дам. Но на всякий случай напоминаю тебе: Андрей – не только твой ребёнок, но и наш ученик, а значит, я тоже отвечаю за него. Мало нам, что ли, проверок по травмам? Итак, дальше. Сколько ещё будут длиться твои отгулы?

– Это зависит не от меня. Вы знаете, Мария Львовна, что я никогда не брал отгулы просто так.

– Угу-угу. Не хочешь рассказывать. Ну ладно. Дело твоё. Только слышишь, Штыгин, у меня и так жёсткий дефицит учителей. Фаина ушла в декрет раньше, чем планировалось. В начале года у нас не было биолога, хорошо, что теперь нашёлся Кирилл Петрович. С русским и литературой не пойми что! Ты это брось, Рома! Говори мне, нам искать нового сотрудника или нет?

– Нет. Это временно.

– Временно. Какие вы все загадочные.

Мария Львовна засопела, отчего листы бумаги на её столе всколыхнулись.

– И последний вопрос. Как ты собираешься разрешить это дрянное дело с отцом Осокина, который до того отупел, что хочет разбираться с тобой в суде? О том, что этот юноша известный провокатор, я даже не заикаюсь и в твоей невиновности не сомневаюсь, так как знаю тебя давно. Но что, скажи мне, ты намерен делать?

– Что ж, если нужно, будем судиться.

– Будем судиться? Вот ещё! – Мария Львовна треснула кулаком по мраморной столешнице, отчего подпрыгнули резные песочные часы. – Ты знаешь, что мне скажут после этого в роно?! Руки начнут выламывать, чтобы я тебя уволила.

Штыгин спокойно взглянул на неё:

– Так чего медлить?

Директор несколько мгновений молча рассматривала его.

– Да на тебе лица нет. Ты когда в последний раз спал? Отставить, Роман Андреевич, такие разговоры. Мы своих так просто не сдаём. Но пообещай мне, что завтра ты придёшь на малый педсовет, посвящённый Осокину, и придёшь подготовленный, собрав в письменном виде всё, что этот бесстыжий натворил.

– Этого я не могу обещать, Мария Львовна.

Директор вскочила и рванула телефонную трубку:

– Света, кофе неси.

Затем она села, снова положила локти на стол и заговорила медленно, весьма угрожающе:

– Ро-ман Андре-евич. Не нужно так со мной. Я ведь хочу помочь. Вам идут навстречу, а вы…

– Послушайте, я правда не могу, – сказал Штыгин ровным голосом. – У меня вчера мать умерла. Завтра похороны.

Мария Львовна, женщина, по своей профессии привыкшая к самым неожиданным поворотам, обескураженно смолкла.

За стеной было слышно, как жужжит кофейный аппарат и звенят чашки.

Штыгин первым нарушил молчание:

– Я хочу спокойно попрощаться. Ровно один день не думая об Артёме Осокине.

Директор понимающе кивнула.

– В таком случае мы прикроем тылы. И всё-таки я прошу тебя отныне избегать драк и фотографирования учеников.

Она устало провела ладонями по лицу.

– Как ты держишься, Рома?

Штыгин поёрзал на стуле.

– Нормально. Если это можно назвать нормой. Вся эта история с мамой длится так долго, что я уже как будто давно был готов…

– И всё-таки к этому никогда нельзя подготовиться. Брат рассказывал, что ты потерял много друзей, там… – Она кивнула в сторону отсутствующей руки: – А это тоже подарок войны?

Мария Львовна думала, что он никогда не скажет. Но Роман Андреевич вдруг улыбнулся и произнёс, оживившись:

– Это? Нет. Всё гораздо проще. Но не менее поэтично. Укололся шипом розы. Споротрихоз. Болезнь садовников и флористов. Не обратил вовремя внимание на маленькую ранку и потерял руку в результате осложнения и заражения крови. Один случай на миллион, но такое бывает. Вот и вся история.

Илья Кротов

В школьной рекреации стояло старое пианино. Цвет – шоколадный, педали – две.

Жизнь пианино