Любовь и голуби - Владимир Гуркин

Мы с ним регулярно виделись, сперва на совещаниях драматургов, а потом в Москве, куда он перебрался с семьей. Так вышло, что мои друзья стали и его друзьями, в том числе уникальный человек Юра Щекочихин. Иногда на разных профессиональных тусовках Володя называл себя моим учеником, однако это был с его стороны щедрый, но незаслуженный подарок: чему можно научить драматурга, чья пьеса пошла в ста театрах? А про пьесу эту, «Любовь и голуби», наверное, стоит сказать отдельно. Мне кажется, в жанре русской народной комедии она идет первым номером. Не знаю, с чем ее сравнить, разве что с великолепной пьесой Александра Копкова «Царь Потап», но та скорей жесткая сатира, да и заканчивается она не по комедийному, убийством. А Гуркин любит всех своих героев, все хорошие, просто живут бестолково, нелепо ссорятся, нелепо расходятся – зато все кончается хорошо, как, Бог даст, когда-нибудь будут заканчиваться наши конфликты и в жизни. Отточенные образы, живой язык – не удивительно, что в киноверсии охотно играли такие мастера, как Людмила Гурченко и Сергей Юрский.

Эта комедия стала и счастьем, и бедой Володи. Он и потом писал интересные пьесы, но к ним театры относились с интересом умеренным: мол, хорошо, но не напишешь ли что-нибудь вроде своих знаменитых «Голубей». Увы, «что-то вроде» было не для него. Гуркин как всякий настоящий художник, жил по своему внутреннему графику, постоянно искал и в жизни, и в профессии новое – процесс творчества для него был куда важней, чем успех. Он не хотел и не мог повторяться. Надеюсь, к его пьесам режиссеры еще вернутся.

А где-то в начале нулевых Володя совершил невозможное: он возродил Омскую лабораторию. До сих пор не могу понять, как ему это удалось. Все вокруг изменилось, люди с чинами, деньгами и связями даже не пытались повернуть течение жизни вспять – а добрый, мягкий, не слишком практичный Гуркин сумел, лишний раз доказав, что человек, идущий вперед, в конце концов все-таки осилит дорогу. На мой взгляд, это был просто подвиг.

Года два назад Володя сказал мне, что хочет создать всероссийскую школу драматургии. Я ответил, что в паре с ним готов на любую авантюру. Не сложилось…

Когда болезнь уже держала его за горло, он позвонил и сказал, что болен раком, но сдаваться не собирается, будет лечиться, и школу драматургии все равно организует. Он и в Сибирь-то полетел по этим делам.

Обратно не вернулся.

Хочется верить, что такая школа все-таки рано или поздно возникнет и, вполне по справедливости, будет носить Володино имя.

С Володей Гуркиным я знаком с 1966 года. Мы вместе поступали в Иркутское театральное училище. Володю в этот год не взяли – уж очень он был юн – и предложили приехать на следующий год. Когда он поступил, мы с ним очень сдружились. Сколько бессонных ночей мы провели в разговорах, гуляя по улицам Иркутска и по набережной реки Ангары…

После училища мы вместе играли в иркутском ТЮЗе, а иногда одни и те же роли. Потом жизнь нас раскидала: Володя с семьей уехал в Омск, а затем в Москву. Оказался в Москве и я. Опять судьба свела нас вместе, и жили-то мы по соседству на Чистых прудах – он работал тогда в «Современнике», а я во МХАТе им. Горького. Намыкавшись по углам и общагам, Володя наконец-то получил квартиру на «Семеновской», а я на «Бауманской» – опять соседи. И встречи наши никогда надолго не прерывались. Нашим любимым местом встречи стало кафе «Грабли» на «Семеновской». Так что мы на них наступали не реже трех раз в неделю, а потом, во время Володиной болезни чаще и чаще.

И вдруг беда проклятая. Володя должен был ставить во МХАТе им. Горького спектакль по повести В. Распутина «Последний срок», но страшная болезнь разрушила все планы. Володя посещал больницу, лечился, он верил, хотел верить, что победит этот проклятый рак. Но было уже поздно. Господи, я видел, с каким мужеством Володя доживал свои последние месяцы. Он никогда не ныл, не жаловался, не проклинал, он улыбался при встрече со мной и даже шутил – ничего страшного, старик, там наших много, скучно не будет. Я ставил себя на его место, и у меня внутри все холодело, я понимал, что так высоко держаться я бы никогда не смог. Володя внешне не отличался стальным и суперсильным характером. Он был фантазер, хохмач, лирик и очень мягкий человек. Я говорю «был» и ловлю себя на страшной мысли: «был». Теперь, вспоминая Володю, мы будем говорить о нем в прошедшем времени: был, помню, смеялся, смешил, жил. И только в сердце моем он есть и останется живым, таким, каким я его сейчас вижу. Пока я жив сам.

Прощай, друг, прощай! Помяни, Господи, душу усопшего раба Твоего Владимира и прости ему грехи его вольные и невольные. Еще раз прощай и прости нас, тебя любящих и помнящих, если когда что не так было, как бы тебе хотелось.

P.S. Слова, слова, как вы бедны, бесцветны и бессильны, когда ты хочешь выразить свою боль.

Для меня этот человек – редкий нравственный пример того, как в современной жизни можно остаться цельным человеком и талантливым художником. Жизнь прогибает. Много зависит от людей, которые к творчеству не имеют отношения, но влияют на быт семьи и т. д. Володя никогда не искал с ними встреч. Он мог уйти работать в жэк, но не прийти в управление культуры и просить для себя должность.

«Плач в пригоршню» – суровая драма про реальных, живых, полнокровных, любимых им людей, но там нет ни мата, хотя это было очень модным, ни приземленности. В любых пьесах, даже в таких его комедиях с аристофановским сюжетом, как «Кадриль», нигде нет даже намека на пошлость. Он не принимал драматургии «ниже пояса». Юмор, жизнестойкость и щемящее чувство: жизнь тяжела, а люди прекрасны. Он обладал таким же терпением, как его герои, умел переносить невзгоды. У Володи целомудренные пьесы, от них исходит свет, как от пьес Вампилова, его любимого автора.

Владея богатейшим народным языком, никогда не позволял себе грубого площадного слова ни в жизни, ни в драматургии. И мне всегда говорил: не ругайся матом, и сам никогда не ругался. Иногда захаживал в винный магазин, где, естественно, была разношерстная публика – уголовники, алкоголики, бомжи, с которыми он быстро находил общий язык и просиживал до пяти утра, не боясь их. Наоборот, ему было безумно интересно, как складывались их судьбы, они как бы исповедовались перед ним, потому что относились к нему очень уважительно, проникались к человеческой доброте, отзывчивости, воспринимали его как своего. Как-то он выходит из метро. Стоит милицейская машина. Ему говорят: «А ну-ка иди сюда». Принюхались: «Дыхни. Давайте в вытрезвитель». Он говорит: «Так я домой иду, здесь же рядом. Я что, качаюсь?» – «Нам виднее». Володю сажают в газик, привозят в отделение, где его встречают, накрыт стол, сидит весь райотдел во главе с начальником, празднуют его день рождения. Встает именинник и говорит: «Вот нам и доставили одного из самых замечательных людей нашего района, а может, и города, автора “Любовь и голуби”. Прошу приветствовать, Владимир Павлович Гуркин». Все зааплодировали. В результате вечер превратился в творческую встречу со зрителями.