Число зверя - Роберт Хайнлайн

– Ты соображаешь быстрее, чем я две тысячи лет назад. А я тогда была попроворнее, чем сейчас.

– Ну, это трудно сказать, а в сравнении с любым компьютером мы похожи на ахиллесову черепаху[116]. Так вот, мы обедали в восемнадцать часов. Ая погрузилась на борт Доры примерно час с четвертью спустя. Так что для нас сейчас около половины девятого вечера, а ложимся спать мы обычно в двадцать два – двадцать три, если только ложимся вовремя, но это у нас никогда не получается. Который сейчас час у вас на корабле и каков судовой распорядок?

До сих пор остальные молчали, предоставляя мне болтать со своей двойняшкой. Но тут вмешался Лазарус:

– Если в этом сумасшедшем доме и есть распорядок, мне до сих пор так и не удалось его обнаружить.

– Ну ты-то, дружище, вообще живешь без всякого расписания. А я управляю этим бедламом с помощью гонга. Вот так, Дити, сейчас – бам-м-м! – двадцать один час. А Лазарус за всю свою греховную жизнь никогда еще так рано не ложился. Ты чего вдруг заюлил, дружочек?

– Веди себя прилично, Дора!

– Да, папенька. Дити, он пытается скрыть обман, которым сам себя одурачил… Потому что должен признать тройной обман, в который хочет втянуть тебя – и еще Аю, потому что я не была создана для таких вещей. До сегодняшнего дня я никогда не слышала о «t», «тау» и «т». Я считала, что есть только «t» – которую вы называете «тау». Если не считать пара-времени в инкапсуляции, окруженной иррелевантностью, через которую я нас перебрасываю.

Но давайте вернемся к нашей истории с трупом. Либ умудрилась угробиться примерно в восьмисотом году после Великого расселения. Лазарус сует ее – его – в бак с жидким кислородом и выводит ее – его – на орбиту, обозначив радиобуем. Возвращается при первой возможности – и не может найти ее останки. Четырнадцать столетий спустя до моей сестры Фины, известной тогда под именем Минервы[117], доходит то, что должно было быть очевидно всем: любой иррелевантный корабль, вроде вашей покорной слуги, представляет собой не просто космический корабль, а еще и машину времени. Лазаруса осеняет: трупа, замаринованного в жидком кислороде, нет на месте, потому что он уже подобрал его раньше. Лазарус делает новую попытку, больше тысячи лет спустя и пятью годами раньше, – и пожалуйста, вот он – труп. Потом Лазарус, я и Лаз-Лор отправляемся в тысяча девятьсот шестнадцатый год по старому, то бишь григорианскому, стилю, на старую добрую Терру и развеиваем прах Либ над плато Озарк, где она – он – родилась. Что было изрядной глупостью, потому что мы выбросили ее над этими зелеными холмами примерно за столетие до того, как она… как он родился. Парадокс!

Но нас не смущают парадоксы. Мы живем в паравремени, Лаз-Лор – отличные парапсихологи, руководствуются паранаукой. Да возьми, к примеру, свою семью: четверо докторов, двойная пара доков.

– Дора!

– Папочка, ты просто завидуешь. Но надо отдать должное Лазарусу: хотя соображает он туго, рано или поздно до него доходит. Он всю жизнь верил, что всякий парадокс можно парализовать. Случилось так, что, после того как он покончил с Либ, у него было время пошевелить мозгами: он задержался в той первобытной эпохе, ему отстрелили задницу, и пришлось долго валяться в постели.

Ему пришло в голову, что раз он обнаружил труп, вернувшись в скором времени после того как оставил его на орбите, то он может узнать кое-что интересное, если вернется туда как раз перед тем, как вывел труп на орбиту. Поэтому, поправившись, он так и делает, сопровождаемый всей его первой командой во главе с лучшим специалистом – доктором Иштар[118], а меня переоборудуют под госпиталь и загружают всем, чем полагается, от микротомов до капсул для клонирования.

И вот мы отправляемся туда и ждем, не приземляясь. Появляется Лазарус в драндулете, на котором они с Либ обычно подвергали опасности свою жизнь, вылезает наружу в скафандре, отвинчивает бак с жидким кислородом и устраивает Либ космические похороны. Она остается там дожидаться Судного дня. Мы воздаем должное его горю – ровно столько времени, чтобы дать ему убраться с дороги, потом я беру бак к себе на борт. Иш принимается за работу, все остальные тоже. Живых клеток, пригодных для клонирования, хватает. Мозг невредим. Мертв, но невредим – нам того и надо, Иш интересует только конфигурация памяти.

По ходу дела Иштар выясняет, что из покойной потенциально могли бы получиться и мужчина, и женщина. Вот почему мы посылаем за самым лучшим гипнотизером-телепатом Семейства, и он то и дело пристает к этому клону с вопросом, кем он хочет быть, когда проснется, мужчиной или женщиной.

– Это было гораздо позже, Дора, когда я уже не спала.

– Либ, прелесть моя, лучше спроси у Иш. Ты должна была принять решение задолго до того, как проснулась. Иш и ее артисты-гормонисты должны были поработать над тобой, пока ты еще легко поддавалась. На самом деле ты вообще ничего не отвечала – телепат докладывал нам, как ты себя чувствовала, воображая себя мужчиной или женщиной. Иш говорила, что тебе приятнее было представлять себя женщиной.

– Это правда. В качестве Элизабет Лонг я намного счастливее, чем когда была Энди Либби.

– Вот, ребята, и вся история о том, как Иш превратила озабоченного мужчину в счастливую женщину, полноценную и такую же похотливую, как все женщины из Семейства Говард.

– Дора, у нас гости! – сердито сказал Лазарус.

– Они все женаты и замужем. Моложе всех из них Дити. Дити, я тебя шокировала?

– Нет, Дора. Я сама такая похотливая, что вполне гожусь в Говарды. И мне было очень интересно узнать, как великий Либби – Логарифмическая Линейка – превратился в мою двойняшку и женщину.

– И без всякой операции – никакого жульничества со скальпелем. Но даже у Иш ничего бы не вышло, если бы у Либ не было хромосомы XXY, благодаря которой Иш точными манипуляциями с железами внутренней секреции смогла заставить клон развиваться по любому пути – или XX, или XY. Или вышло бы? Надо будет спросить. Иш – гений в кубе, она умнее большинства компьютеров. А теперь Лазарус может рассказать о своем следующем фокусе – не совсем законном.

– Эй, погодите! – перебила я. – Дора, а как насчет того трупа, который развеяли над плато Озарк? Кто это был?