Верный Руслан. Три минуты молчания - Георгий Николаевич Владимов

там уже будет полно. А нам вторую вываливать – для «голубятника». И хорошо, подумал я, как раз будем с «дедом». Если что случится с нашей шлюпкой, мы всё-таки вместе.

Дрифтер кричал снизу:

– Трави помалу, майнай!

Вот тут мы замешкались, одну шлюпку отчего-то заело, а когда пошла она – то не вовремя, тут бы её, наоборот, попридержать. Как раз пароход вышел из крена и начал заваливаться на другой борт. И шлюпка с размаху стукнулась. Те, кто в ней был, попадали на дно. Но как будто никого не зашибло, никто не крикнул.

– Трави веселей, – орал дрифтер. – Ничего! Не соломенная!

Вдруг я почувствовал, как ослабли лопаря. Это волна подхватила шлюпку. Теперь уже поздно в неё садиться, а нужно скорее отпихиваться – багром или веслом. А кто- то ещё лез через планширь и не мог перелезть… Шлюпку приподняло и ударило об фальшборт с треском.

Мы навалились на шлюпталь, повели обратно. Шлюпка приподнялась, мы чувствовали её тяжесть.

– Вылазь! – орал дрифтер. – Я удержу!

И правда, удержал её у планширя, пока все не вылезли, потом перескочил сам и отпихнул:

– Вир-рай!

Пока мы её поднимали, она ещё два раза треснулась. Весь борт у неё раскололся, от штевня до штевня, и сквозь трещину ливмя лило. А сверху её и не успело залить, я видел, это она набрала днищем.

Мы её поставили опять в кильблок и закрепили концами лопарей. Но с таким же успехом её можно было и выкинуть.

Пошли вниз. Старпом стал у нас на дороге:

– Куда? Почему шлюпку оставили?

Я шёл первым. Я ему сказал:

– Успокоили шлюпку. Можно кандею отдать на растопку.

– Мореходы, сволочи! А ну – назад, вторую вываливать! Эту – чинить!

Я прошёл мимо.

– Кому говорю? Назад!

Кто-то ему сказал:

– Вот и займись ремонтом. Починишь – тогда позовёшь.

Мы уже до капа добрались, а тифон всё ревел, звал на ростры.

В кубрике Шурка укладывал чемоданчик. Я сразу как-то почувствовал, что не вышло у них с машиной. И он тоже понял, что у нас не вышло со шлюпкой.

– Заварили? – спросил Серёга.

Шурка закрыл чемоданчик и закинул его на койку.

– Трещина-то что, а вот три поршня прогорело, «дед» через форсунки прощупывал. Это не заваришь.

– Сколько там, девять осталось? – сказал Серёга. – На них можно идти.

– Далёко ли?

Тифон в кубрике всё надрывался.

– Выруби его, – сказал Шурка. – Только расстраивает.

Я подошёл и сорвал провод.

– Так-то лучше. – Шурка почесал в затылке, опять потянул чемоданчик, достал из него карты.

Серёга сел против него за стол.

– Какой у нас счёт? – спросил Шурка. – И в чью пользу, я что-то забыл?

– Сдавай!

Пришёл Димка и сел в дверях на комингс. Смотрел, как они играют, приглаживал мокрую чёлку, и скулы у него темнели. Вдруг он сказал:

– Всё-таки вы – подонки. Не обижайтесь… Я думал – вы хоть побарахтаетесь до конца. Ещё что-то можно сделать, а вы уже кончились, на лопатках лежите.

Серёга сказал, глядя в карты:

– Плотик есть, на полатях. С вёслами. Хочешь, мы тебе с Аликом его стащим? Может, вы, такие резвые, выгребете.

– Я разве о себе? Мне за вас обидно. Хоть бы вы паниковали, я уж не знаю…

– Это зачем? – спросил Шурка. Он поглядел на Ваську Бурова. – Мы с тобой плавали, когда сто пятый тонул?

– Ну!

– Так у них же лучше было. И нахлебали поменьше, и движок хоть не совсем скис. А всё равно не выгребли. Так об чём же нам беспокоиться?

– Не об чем, так ходи, – сказал Серёга.

– Отыграться надеешься? – Шурка спросил злорадно. – Не отыграешься.

– Просто слушать вас противно! – сказал Димка.

– А не слушай, – ответил Шурка.

Васька Буров вздохнул – долгим, горестным вздохом, – встал посреди кубрика, ни за что не держась, стащил промокший свитер, нижнюю рубаху. Он, верно, был когда-то силён, а теперь плечи у него обвисли, мускулы сделались, как верёвки, когда они много раз порвались, а их снова сплеснивали. Васька обтёрся полотенцем – с наслаждением, как будто из речки вылез в июльский день, потом из чемоданчика вынул рубаху – сухую, глаженую, – примерил на себя.

Димка на него глядел сощурясь и скалился:

– Пардон, кажется, состоится обряд надевания белых рубах?

– Ох, – сказал Васька. – Белая, серая… лишь бы сухая. А у тебя что – своей нету чистой? А то могу дать.

– О нет, спасибо.

Васька надел рубаху – она ему была чуть не до колен, – откинул одеяло и лёг. Вытянулся блаженно. Димка встал с комингса, глядел на него, держась за косяк.

Васька сложил руки на груди, сплёл пальцы:

– Бичи, кто закурить даст?

Шурка ему кинул пачку.

– Ох, бичи, до чего ж сладко! – Васька глотнул дыма и выдохнул медленно в подволок. – Я так думаю, мы носом приложимся. Оно и лучше, если носом. Никуда бежать не надо, ни на какую палубу.

Димка сплюнул, пошёл из кубрика, грохнул дверью.

А я смотрел на Васькино лицо, такое успокоенное, на Шурку с Серёгой, на четыре переборки, где всё