Алая Вуаль - Шелби Махёрин

знает, пощадят ли Фредерик и Бабетта остальных.

Это моя вина. Только моя вина.

С каждой мыслью мое дыхание учащается, становится жестче, а темнота угрожает моему зрению. Хотя слезы наворачиваются на глаза, я злобно качаю головой, борясь с ними. Я не могу поддаться панике. Я не могу позволить ей овладеть мной. Если я это сделаю, Фредерик никогда не получит свой шанс — я умру раньше, чем его нож коснется меня.

Нет. Я слепо ищу что-то — что угодно — чтобы отвести себя от края пропасти. Ведь где-то должна быть надежда. Надежда есть всегда. Лу научила меня этому, и Коко, и Жан-Люк, и Ансель, и Рид.

И Михаль.

Его имя волдырями впивается в мою грудь, согревая меня, как первые угли костра. Конечно, так не должно быть. Он не должен заставлять меня чувствовать себя так, но я жила, процветала в замке короля вампиров в течение нескольких недель. Я ходила среди чудовищ, танцевала с призраками и узнала их как нечто большее. Такова истинная реальность этого мира. Моего мира. Призрак может быть бескорыстным, таким же добрым и заботливым, как и любой другой, а вампир может обнимать тебя в гробу. Он может погладить тебя по волосам и прошептать, что ты тоже достойна большего. А сестры…

Сестры могут любить друг друга по-настоящему и вечно, даже если у них есть разногласия.

Эта мысль ударяет меня в живот.

Филиппа не выбрала бы себя, если бы для этого пришлось пожертвовать мной.

Подумав о ней, обо всех, я поднимаю руку и разбиваю колдовской светильник о стекло. Оно все еще отказывается расколоться, но в темноте над моей головой, прямо за кольцом света, что-то сдвигается. Вспышка крыла. Глаз-бусинка.

Тэлон.

Я улыбаюсь — потому что в этот момент понимаю, что моя сила никогда не была такой, как у других. Я не хитрая и не бесстрашная, как Лу, не стратегическая и не дисциплинированная, как Шассеры. Нет. Я — Селия Трамбле, Невеста Смерти, и моя сила всегда была и будет в моих близких. В моих друзьях.

Тэлон проносится опасно низко, задерживая на мне взгляд, а затем снова взмывает ввысь.

Мой локоть грозит подкоситься от облегчения, и я бросаю колдовской свет в сторону Фредерика, когда он тоже смотрит вверх. Он сталкивается со стеклом, издавая пронзительный вопль. Если он поймет, что Лу уже в пути, то убьет меня еще быстрее. Этого не должно случиться. Подхватив колдовской свет, я снова бью им по стеклу — и снова, и снова, пока Фредерик не выдыхает, выдавливая из себя улыбку.

— Я разрешил тебе оставить этот колдовской свет по доброте душевной, — говорит он, явно пытаясь вернуться к вежливости. — Не заставляй меня жалеть об этом.

— Пиппа знала, что ты ведьмак? — спрашиваю я, отчаянно пытаясь удержать его внимание.

— Со временем она узнала. Магия ее завораживала.

Бросив последний, пылкий взгляд на свою возлюбленную, он собирает чашу и нож, целеустремленно огибая ее гроб. Очевидно, что время для разговоров прошло, но если я позволю этому разговору закончиться, все признаки указывают на то, что я умру вместе с ним — особенно с этим ножом в его руке. Он криво и зловеще блестит в колдовском свете, побуждая меня к речи. Потому что я отказываюсь уходить тихо. Я не позволю, чтобы мои друзья погибли в качестве сопутствующего ущерба.

— Ты попросил ее сбежать с тобой.

— Конечно, попросил. — Хотя это не вопрос, он отвечает на него независимо. И он продолжит отвечать мне, понимаю я, если мы продолжим говорить о Филиппе. С этим ужасным, алчным светом в глазах он, кажется, ничего не может с собой поделать. Мне просто нужно потянуть время. Мне нужно отвлечь его, пока не приедет Лу. — И она согласилась. Если бы не ты и твой отец, сегодня многое могло бы быть по-другому. Кто знает? Возможно, сейчас мы бы уже зажигали свечи и готовились к мессе в День Всех Святых, рука об руку с Филиппой и Ридом. — Он останавливается между двумя нашими гробами. — Однако теперь уже не важно, что могло бы быть. Скоро все будет, как прежде. — Указывая на зашитое лицо Филиппы, он говорит, — Как видишь, даже повреждения, нанесенные Морганой, были устранены, и через несколько мгновений Пиппа проснется. Она будет дышать, ходить и жить снова, и мы трое снова будем вместе.

Трое?

Незаметно мой взгляд перебегает на другую сторону, где я ожидаю увидеть младшую сестру Бабетты, Сильви, в третьем стеклянном гробу. Однако там ничего нет. Только пустой воздух и темное море. Возможно, он все еще окутывает ее невидимостью. В конце концов, ее тело не было необходимо, чтобы заманить меня сюда, но если Фредерик собирается начать ритуал, не должен ли кто-то подготовить и ее тело? Бабетта рисковала всем, чтобы помочь ему.

— Не имеешь ли ты в виду нас четверых? — спрашиваю я. — А где Сильви?

Позади него вода слегка рябит.

— Мне нет никакого дела до Бабетты и ее сестры. Встреча с ней была благом, да, и у нас общая цель, но, как я уже говорил, заклинание не уточняет, сколько твоей крови понадобится Филиппе. Она получит все до капли.

— Но Сильви…

— Она не моя жена и не мой ребенок, а значит, и не моя ответственность.

Эти слова — сказанные так просто — парализуют сильнее, чем инъекция болиголова. Я моргаю, уверенный, что ослышался, и перевожу взгляд с него на Филиппу. Хотя плоскость ее живота по-прежнему ровная и гладкая, ее руки лежат на нем нежно, как будто она держит…

— О Боже.

Хотя мой разум мгновенно отвергает такую возможность, ужас впивается когтями в мой собственный живот, пронзительно кричит и скребется в груди, в горле, оставляя после себя жестокое понимание. Рандеву, записка, ускользание…

Мы трое навсегда останемся вместе.

Мы трое.

Фредерик, Филиппа и…

— Фростина, — напряженным голосом произносит Фредерик, протягивая руку, чтобы коснуться кончиков пальцев Филиппы. Нож в его руке отражает ее бледное лицо. — Это ужасное имя для маленькой девочки, но я не мог отказать твоей сестре. Хотя я предлагал Снежку в качестве альтернативы, она уже остановила свое сердце на малышке Фрост.

Похоже, сегодня Мороз93.

— Она… она бы мне сказала. Если бы у Пиппы был ребенок, я бы знала.

— Она бы не оставила тебя ни по какой другой причине. — Он переплетает свои пальцы с ее пальцами, как будто они не холодные и не слабые в его руках. Его рот искривляется в грустной улыбке. — Но Фрост быстро стала всем нашим