Барбизон. В отеле только девушки - Паулина Брен

закрепляли эту связь [33]. Спонсорские странички упоминали: «Эмиль из „Барбизона“»; «Законодатель мод», «макияж и укладка от лучших мастеров», «аптека „Барбизон“» и «Кофейня и ресторан „Барбизон“»: «доставка продуктов для студенток „Курсов Кэтрин Гиббс“».

Курсы Гиббс отныне неразрывно связывались с лоском и деловитостью – нынешним имиджем «Барбизона». Неудивительно, что в эпоху Великой депрессии студентки больше походили на бизнес-леди Барбару Коултер, а не на Хелен Эстабрук Стоддард, филантропку из Массачусетса из состоятельной семьи. А ведь Барбара едва смогла наскрести на курсы из денег, которые накопила мать [34]. Живя в «Барбизоне» и будучи «девушкой Гиббс», она могла завтракать и ужинать в «живописной столовой в духе Коро», как и обещала реклама, но в перерывах ей всегда хотелось есть, потому что денег на обед не хватало. Все, что у нее было, уходило на шляпки, перчатки, каблуки и чулки, которые «девушке Гиббс» требовалось носить постоянно. Без них Барбару Коултер в лучшем случае оштрафовали бы, в худшем – вовсе исключили. Даже в подземке им не разрешалось появляться без шляпки – это прекратилось лишь в конце шестидесятых, когда шляпка стала считаться символом старомодной женственности и никто моложе тридцати ее не носил.

Хотя Кэтрин Гиббс провозглашала миссию своей школы как «помочь сделать первые шаги в деловой карьере», курсы хороших манер и культурное просвещение предлагали другие тропы в деловых джунглях. Фрэнсис Фонда, будущая мать Джейн и Питера Фонды, нарочно пошла на курсы Гиббс, чтобы стать «самой быстро печатающей машинисткой, какую можно нанять» [35]. Но этим она ограничиваться не собиралась. После окончания курсов Фрэнсис воображала быстрый подъем по карьерной лестнице Уолл-стрит и брак с миллионером. Что она довольно быстро и проделала до 1950 года, когда покончила с собой. Выпускницы курсов Гиббс были готовы к любому из вариантов трудоустройства: законов, а тем паче сомнений касательно того, какую «девушку» выбрать, не существовало, так что работодатель вполне мог потребовать, чтобы она была выше 170 сантиметров или рыжей. Чарльз Линдберг, знаменитый пилот, известный своими симпатиями к фашизму, потребовал секретаршу, разделяющую его убеждения. В «Сатердей Ивнинг пост» процитировали слова некоего бизнесмена, который спустя два месяца после найма первой «девушки Гиббс» пришел нанимать вторую, потому что на первой женился его сын.

Но «девушки Гиббс» пользовались своей секретарской должностью и для собственно восхождения по карьерной лестнице. Укоренившееся в 1920-х мнение о том, что женщина может быть не только учительницей или медсестрой, распространилось и на тридцатые, несмотря на противоречивые мнения эпохи Великой депрессии. В «Барбизоне» это мнение подкреплялось различными тематическими чаепитиями, публичными обсуждениями и лекциями, включая устроенный колледжем Барнард ужин, посвященный женщинам в различных профессиональных сферах; выступавшие по очереди затронули темы «женщина в прессе», «женщина в управлении», «женщина в медицине», «женщина в политике на местах» [36]. Поп-культура 1930-х, с ростом влияния кинематографа, удвоением числа радиостанций и печатных изданий, часто изображала «сильную» женщину. Героиня тридцатых [37] – в исполнении, скажем, Кэтрин Хепберн, Кэрол Ломбард, Клодетт Кольбер или Джин Артур – «амбициозная карьеристка, дерзкая певичка, утонченная светская особа, блондинка-соблазнительница и, во главе списка, – умудренная жизнью журналистка». (На самом деле уже в 1920-е в журналистику массово пришли женщины, в 1930-е тренд сохранился – особенно при поддержке первой леди Элеоноры Рузвельт, устраивавшей еженедельную пресс-конференцию, куда приглашали только женщин-журналисток, чтобы те не лишились работы.) Экранные героини стали «прибежищем утраченных надежд двадцатых».

Однако в то же самое время этих героинь предполагалось побеждать и укрощать – в самом крайнем случае путем изнасилования, как Скарлетт О’Хару в «Унесенных ветром», отчего из львицы та стала агнцем. Иными словами, поп-культура встретила освобожденную женщину двадцатых упреками из тридцатых; собственно, с локальными и не столь кинематографичными замечаниями обитательницы «Барбизона» сталкивались каждый день. В справочнике 1935 года под названием «Итак, ты решила стать журналисткой?» значилось: «В кино вы видели, как женщины-журналистки публиковали сенсационный репортаж. Мечтать не вредно, дамы, мечтать не вредно… Если вы грезите о том, как станете освещать пресс-конференцию президента, сделайте глубокий вдох и вспомните, что вы просто-напросто „Сюзи“. Какая Сюзи? А вот какая. Новеньких журналисток всегда зовут „Сюзи“, пока они не сделают что-нибудь стоящее и не заслужат себе новое прозвище» [38].

Но кое-кто кое-где по-прежнему верил, что женщина может состояться в профессии; в «Барбизоне» уж точно в этом не сомневались. Элизабет Кертис, культурный администратор и профессиональный консультант «Барбизона», искренне считала, что в розовых кирпичных стенах постоялицы отеля для женщин получат то, чего никогда бы не получили за его пределами [39]. Кертис была убеждена: современной женщине нужно покинуть дом, забыть о кухне, обязательных семейных праздниках и обязанностях – только так можно сделать карьеру: «Если женщина идет в офис и думает о том, что приготовить на ужин, как развлечь приехавших в гости родственников, чтобы угодить матери, – она отдает себя работе лишь наполовину». В словах Кертис был резон: если тебе не приходится готовить себе (а тем паче – другим), если не нужно сопровождать мать на званый ужин, а можно самой ходить в рестораны и пить коктейли с коллегами-подругами, ты не только куда приятнее проведешь время: так будет полезнее для твоей карьеры. И стайка «девушек Гиббс» в белых перчатках, каждое утро выпархивавших из дверей «Барбизона», как нельзя лучше иллюстрировала ее слова.

* * *

«Девушки Гиббс» были приняты обществом потому, что к началу 1930-х профессия секретаря рассматривалась как исключительно женская. Но существовала в большом городе еще одна исключительно женская профессия – работа быть красивой. Студентки секретарских курсов занимали значимую часть номеров «Барбизона», но сразу же вслед за ними шли модели Пауэрса. Джон Роберт Пауэрс приехал в Нью-Йорк в двадцатых и намеревался посвятить себя актерской карьере, но вскоре нашел свое истинное призвание: он основал первое в мире модельное агентство. Однажды он подслушал, как некий бизнесмен сказал, что ему требуются привлекательные люди для рекламного снимка в журнале. Пауэрс опросил друзей, нашел требуемое – остальное всем известно. В 1943 году его «история успеха» легла в основу сценария киномюзикла «Привет, красотка!».

Агентство Пауэрса специализировалось на типаже «уроженка Среднего Запада»: высокая блондинка с формами. Четвертую часть прибыли агентств составляли фотографии для каталогов посылочной торговли вроде «Сиэре Робак», заменявших тогдашней сельской Америке торговые центры. Какие-то из девушек действительно приезжали со Среднего Запада, но в целом «модели Пауэрса» могли прибыть откуда угодно, «неизменно останавливаясь в „Барбизоне“». Как хвалился сам Пауэрс, его незамужние модели, конечно, «могли найти комнату подешевле», но понимали: «стоит потратить чуть больше за атмосферу, жить в которой престижно и безопасно» [40]. Так