Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов

* * *

Сводный пеший полк числом до двух тысяч воев, собранных воеводами, истекая кровью, бился у большого холма ввиду стоявших на холме киевлян. Конные полки уже ушли за Калку или были побиты. Давно перешли реку дружины князей Михаила Черниговского, Мстислава Удалого и Владимира Смоленского. Князья не смогли организовать отпора за Калкой и бежали со своими полками. За ними, отбиваясь и отстреливаясь, уходили конные: козельская дружина, уносившая с собой убитого князя Мстислава, немногие кмети курского полка с раненым князем Олегом, да изрядно поредевший галицко-волынский полк князя Даниила. Последним оставил левый берег реки храбрый боярин Юрий Домамерич, пять раз водивший своих воев в соступ с татарами у правого плеча пешего полка. Но вот уж и его кмети, последний раз окатив татар потоком стрел с правого берега реки, развернули коней и пустили их в Поле на запад.

Здесь же, на левом берегу, русские пешцы еще сопротивлялись. Тяжелыми рогатинами и копьями они кололи татарских коней, валили их наземь. Добивали кистенями и палицами слетавших на землю татарских всадников. Напуски татарской конницы были бессильны против упрямо стоявших насмерть пеших русичей. Только стрелами и били татары русский полк. Но у многих пешцев были щиты и луки со стрелами, многие имели брони и шеломы. Монгольским темникам казалось, что уже давно было пора посечь, рассеять и растоптать их. Но пешцы не поддавались, срывая общее преследование русской конницы, а татары все несли и несли потери. У тех, кто дрался в пешем полку, еще оставалась надежда на помощь киевлян, стоявших на вершине горы. И люди не хотели бежать, понимая, что это неизбежная смерть. В смертельном отчаянье все осознавали, что если предстоит умирать, то лучше стоя и сражаясь плечом к плечу со своим русичем, не оставляя надежды на спасение. Пощады тоже никто не чаял.

Монгольский темник Субутдай разделил свою конницу и отправил ее большую часть преследовать бегущих к Днепру. Меньшую оставил здесь, чтобы окружить и побить русских, стоявших на горе у реки. Что же касалось не желавших бежать и сдаваться пешцев, то он велел подтянуть из обоза метательные машины, которыми умело пользовались хины, и побить урусутов из них. Вскоре пешцы увидели, как татары подтаскивают все ближе к ним пороки[66]и услышали гулкие удары, вой и свист больших камней и снарядов, взрывавшихся огнем. Здесь уже не могли охранить ни брони, ни щиты. Как пожаром и смерчем выжигает и ломает лес, так ударами камней и потоками смрадного, нестерпимого пламени выбивало и жгло десятки и сотни оборонявшихся русичей.

И часу не прошло, как все было кончено. Среди тысяч поверженных, среди догоравших огней и дыма одиноко стояли на большом кургане, оградясь возами и частоколом от окружавших их татар и жуткого побоища, так и не вступившие в сечу полки киевлян.

Оранжевое вечернее солнце проливало свой краснозолотой свет на бескрайние поля, холмы и перекаты Залесского Ополья. То здесь, то там, как полосы зрелого арбуза, тянулись от дороги в разные стороны зеленевшие поля озимых и темнели черной землей поля яровых. В воздухе и на земле уже не было дневного жара, но стояло тепло. Редкие перелески и овраги с кустарником лещины встречали путников еще свежей зеленью листвы, прохладой и щебетаньем птиц. Июньский день завершал свой круг. Где-то в низинах, в кустах у воды слышен был соловей.

По древней, наезженной дороге из Суздаля во Владимир на рысях двигалась группа всадников числом до пятидесяти верховых. Впереди на серебристо-голубом жеребце ехал человек лет тридцати пяти в распахнутом дорожном зеленоватом кафтане с подолом и поручами, шитыми золотом. От всех остальных его отличали властные манеры и царственная посадка в седле. Черты его лица также были отмечены властностью и спокойствием. Седина недавно, но уже уверенно пробилась в его светлой коротко остриженной бороде и усах. Это был великий князь Владимиро-Суздальской земли Юрий II Всеволодович. Он приходился сыном покойному великому князю Всеволоду, прозванному на Руси Большим Гнездом. Уже более шести часов всадники держали путь во Владимир-на-Клязьме, лишь ненадолго останавливаясь на отдых.

Дорога становилась труднее, так как пошла по высотам и спускам Клязьминской гряды. Владимир был уже близко. Наконец последовал очередной, самый трудный подъем, и перед всадниками открылся вид стольного града, раскинувшегося на высотах между реками Клязьмой и Лыбедью. С горы и с холмов, по которым спускалась с востока дорога от Суздаля, город представлялся царственным престолом, воздвигнутым на ступенях многоярусной пирамиды. Впереди, в самом низу этой пирамиды стояли Серебряные ворота, сиявшие на фоне темно-зеленого вала и рубленых стен белокаменной кладкой, серебристыми створами и куполом надвратного храма. Вдоль главной улицы, шедшей от ворот вверх по склону внутрь Нового города, тянулись деревянные дома горожан и невысокие рубленые храмы. Выше их вдали лежал зеленый пояс второго вала и деревянных стен Печернего города с башней Ивановских ворот. А еще выше и левее виднелись каменные стены и воротная башня детинца — кремля, рядом с которым и внутри которого поднимались столпами белокаменные стены Рождественского, Воздвиженского, Дмитровского соборов. Венчал же весь град, воздвигнутый на самой круче Клязьминской гряды, огромный, стройный и белоснежный собор Успения Пресвятой Богородицы. На фоне вечернего заката главы храмов горели красным золотом и голубоватым серебром.

Заметив приближение княжеской свиты, сторожа Серебряных ворот ударила в било. Но, несмотря на усталость, князь Юрий не пустил коня к мосту над Лыбедью. Он любил уезжать из Владимира этой дорогой. Но возвращался в столицу через Золотые ворота, что были в западной части города. Знал он, что Золотые ворота и в Цареграде, и в Киеве — главные врата столицы. Но не понимал, почему и те, и другие, и третьи расположены были в западной стене града, а не в какой-то другой. Чутьем лишь угадывал князь, зачем так созиждено. Но все же думал, что сподручнее было бы поставить Золотые ворота Владимира на востоке — на дороге, ведущей в Суздаль и Боголюбов, или на севере, — на пути, ведущем в Ростов и Ярославль. Как-никак, но Ростов и Суздаль старше Владимира. Но, наверное, какую-то другую думу вынашивал его дядя князь Андрей Боголюбский, отворотив перси и чело стольного града не только от Ростова, но и от Суздаля.

Дорога пошла вдоль левого берега быстрой Лыбеди и стоявших над ней по правобережью рубленых стен Нового и Печернего города. Лошади неспешно рысили. Мысли князя переключились на суздальские дела. Вот уж более года прошло с тех пор, как он велел разобрать обветшавший Успенский собор в Суздальском Кроме. Собор был поставлен его дедом — князем Юрием Долгоруким на месте еще более древнего собора прадеда Владимира Мономаха. С той поры уже сто тридцать лет прошло. Но и старый дедовский собор со строгими и голыми кирпичными стенами не нравился князю Юрию. Он, как и дядя Андрей, и как отец хотел прославить свое имя, воздвигнув церковь из белого камня, изукрашенную резьбой, «красивейшею первыя». Однако старый храм был еще очень прочен, и его стены пришлось подсекать в основании и обрушивать. Теперь уже на старом основании стали класть новые белокаменные стены. И в прошлом году владимирский летописец по воле князя записал: