Время предательства - Луиз Пенни

К изумлению Лакост, Жан Ги Бовуар понял что-то об Анни, чего не могли понять другие. Он понял, как прекрасно, как привлекательно счастье.

Анни Гамаш была счастлива, и Бовуар влюбился в нее.

Изабель Лакост восхищалась им за это. Да что говорить, она многим восхищалась в Бовуаре, но в первую очередь его одержимостью в работе и, безусловно, преданностью старшему инспектору Гамашу.

Однако несколько месяцев назад от его преданности не осталось и следа. Хотя, если откровенно, трещинки в их отношениях появились еще раньше.

Лакост перевела взгляд на отражение Гамаша. Старший инспектор казался расслабленным, свободно держал в руке поводок Анри. Она заметила шрам на его седеющем виске.

Все изменилось с того самого дня. Этого не могло быть. Не должно было быть. И Лакост понадобилось какое-то время, чтобы понять, насколько сильно все изменилось.

Она стояла сейчас среди руин, развалин. И в основном среди руин Бовуара. Его чисто выбритое лицо приобрело землистый цвет, осунулось. Он выглядел гораздо старше своих тридцати восьми лет. Он казался не просто уставшим или даже изможденным, а опустошенным. И в этой пустоте он хранил последнее, что у него осталось, – свою ярость.

9… 10…

Прежде у нее еще теплилась надежда, что шеф и инспектор Бовуар просто изображают вражду, но теперь надежда исчезла. Тихой гавани не было. Ни надежды, ни сомнений не осталось.

Жан Ги Бовуар презирал Армана Гамаша.

Без всякого притворства.

Изабель Лакост боялась даже представить, что могло бы случиться, не будь ее сейчас в лифте. Два вооруженных человека. И у одного преимущество (если это можно так назвать) почти безграничной ярости.

Вооруженный человек, которому нечего терять.

Если Жан Ги Бовуар ненавидел Гамаша, то что чувствовал Гамаш?

Она снова вгляделась в отражение шефа в поцарапанной и помятой двери лифта. Он казался абсолютно спокойным.

Анри решил отпустить еще один мощный комплимент (если только такие вещи делаются по решению). Лакост поднесла руку к носу – сработал инстинкт самосохранения.

Пес, не замечавший, как сгустилась атмосфера, крутил головой, позвякивая жетонами на ошейнике. Своими большими карими глазами он посмотрел на человека, стоящего рядом с ним. Не на того, кто держал поводок. На другого.

Знакомого человека.

14… 15.

Лифт остановился, и двери открылись, впустив внутрь кислород. Изабель подумала, что ей, вероятно, придется сжечь свою одежду.

Гамаш придержал дверь для Лакост, и она поспешила выйти, чтобы не чувствовать этой вони, лишь часть которой была на совести Анри. Но прежде чем Гамаш вышел, Анри повернулся к Бовуару и лизнул его ладонь.

Бовуар отдернул руку, словно ее ошпарило кипятком.

Немецкая овчарка последовала за хозяином из лифта. Двери за ними закрылись. Когда они втроем двинулись к стеклянным дверям, ведущим в отдел по расследованию убийств, Лакост обратила внимание, что правая рука, держащая поводок, слегка дрожит.

Дрожь, хотя и незначительная, была все же заметна.

И Лакост поняла, что Гамаш полностью контролирует Анри, за исключением его кишечника. Он мог бы натянуть поводок, чтобы пес и близко не подошел к Бовуару.

Однако Гамаш поводка не натянул. Он позволил собаке лизнуть руку Жана Ги. Допустил этот маленький поцелуй.

Кабина лифта доехала до верхнего этажа управления, и двери открылись. В коридоре возле лифта стояли два человека.

– Черт возьми, Бовуар, что за вонь? – поморщился один из них.

– Я тут ни при чем.

Бовуар все еще чувствовал влажный и теплый язык Анри на своей руке.

– Ну-ну, – сказал агент и переглянулся с коллегой.

– Иди ты в жопу, – пробормотал Бовуар, протискиваясь между ними.

Старший инспектор Гамаш обвел взглядом свой отдел. Прежде агенты засиживались в этом помещении до ночи, а теперь не осталось никого.

Ему бы хотелось, чтобы тишина свидетельствовала о раскрытии всех убийств. А еще лучше – о том, что никаких убийств не произошло. Ни в чьей душе не возникло черного желания забрать жизнь. Чью-то жизнь, не свою собственную.

Как в случае с Констанс Уэлле. Или с женщиной, чье тело нашли под мостом. Или как могло случиться только что в лифте.

Но Арман Гамаш оставался реалистом и знал, что длинный список убийств будет пополняться и дальше. Уменьшилась лишь его возможность раскрывать их.

Старший суперинтендант Франкёр не встал. Не поднял взгляда. Он не замечал ни Бовуара, ни других рассаживавшихся в его большом кабинете.

Бовуар уже привык к этому. Старший суперинтендант Франкёр был самым важным полицейским в Квебеке и всем своим видом демонстрировал это. Представительный, седоволосый, уверенный, он излучал властность. С таким шутки плохи. Старший суперинтендант Франкёр общался с премьером, обедал с министром общественной безопасности. Он был на короткой ноге с кардиналом Квебека.

В отличие от Гамаша Франкёр предоставлял своим агентам свободу действия. Его не волновало, каким способом они добиваются результатов. «Просто сделайте это», – говорил он.

Единственным законом, который тут действовал, был сам Франкёр. Единственной линией, которую никто не смел пересекать, была линия, проведенная им вокруг себя. Его власть была абсолютной и непререкаемой.

Работать с Гамашем всегда было слишком сложно. Столько серых зон. Вечные разговоры о том, что правильно, а что нет, словно ответ не очевиден.

Работать со старшим суперинтендантом Франкёром было легко и приятно.

Добропорядочные граждане могут чувствовать себя в безопасности, преступники – нет. Франкёр доверял своим людям: пусть сами решают, кто есть кто и что с ними делать. А если случались ошибки? Его люди блюли интересы друг друга. Защищали друг друга. Покровительствовали друг другу.

В отличие от Гамаша.

Бовуар потер руки, пытаясь стереть след собачьего языка, подействовавший на него как удар хлыста. Он думал о том, какие слова должен был и мог сказать своему прежнему шефу. Но не сказал.

– Бросай свои дела и отправляйся домой, – сказал Гамаш, стоя у двери кабинета.

– Вы уверены, что не хотите, чтобы я поехала с вами?

– Уверен. Как я уже говорил, я, вероятно, там останусь. Спасибо, Изабель.

При взгляде на нее он почти всегда вспоминал тот мгновенный образ. Образ Лакост, склонившейся над ним. Взывающей к нему. И ощущение ее рук, обхвативших его голову, когда он лежал на бетонном полу.

Тот страшный груз на груди и шум в голове. И два слова, которые необходимо произнести. Всего два, и он смотрит на Лакост, отчаянно желая, чтобы она его поняла.