Пепел Анны - Эдуард Веркин

Мы с Анной медленно продвигались вдоль улицы. Я отметил, что с Анной очень удобно ходить. Стоило Анне отстать, как ко мне мгновенно подкатывал дружелюбный торговец и пытался всучить глиняный магнит свободы, пластиковые бусы революции или разноцветную шапочку герильи. С Анной все по-другому, при ней все эти коммерсанты попросту не приближались. Чуяли.

Народу на улочках было много. Болтались, покупали фигню, развешанную по открытым дверям, смеялись, фотографировали себя и дома вокруг. Женщины курили могучие сигары и разрешали с собой сфотографироваться за незначительную плату.

Я сфотографировал Анну. Она стояла в тени чугунного балкона. Она не смотрела вокруг, смотрела перед собой, на стену противоположного дома.

Догнала мама. Мы отправились дальше, свернули на улочку. Как все, узкая, а дома красивые, крашенные разноцветными красками и подремонтированные.

– ЮНЕСКО каждый год выделяет средства для реставрации старой Гаваны, – сообщила мама с удовлетворением. – Безусловно, этого недостаточно. Но можно понять, как бы тут все выглядело, если бы не этот старый…

Мама замолчала и сфотографировала вид. Улочка вдоль выглядела ничего. Инопланетно. И в конце не перекрывалась, а перегибалась за горизонт. Как технологический желоб Звезды Смерти.

– Да, – сказала Анна. – Реставрация продолжается.

Воняло на отреставрированной улице гораздо меньше. Мы медленно шагали мимо домов, любовались колониальной архитектурой и цветами на подоконниках.

– Эх, жаль, что у них тут с собственностью проблемы, – сказала мама. – Купить бы особнячок небольшой, пока цены не взбесились…

Я бы не отказался от особняка. Это прилично – иметь особняк. Вот Анна, в конце концов, в особняке живет. Нет, конкретно Анне я не завидовал, аристократке и красавице должно проживать в личном замке, но в целом… У нас пока нет.

Справа возле дома, отделанного розовым камнем, собралась небольшая толпа. Возле подъезда стоял человек, чуть повыше остальных, в чистом пиджаке, в белых штанах, в ухоженной обуви, не местный, кожа гладкая и щеки. Я вот успел заметить, что здесь щеканов не водится. Толстяки здесь редко, но встречаются, вполне себе такие пружинистые тушканы в белых майках, а у этого щеки за уши захлопываются и неживые, хотя и ухоженные. И в фигуре некоторое достоинство, не то чтобы очень высокое, как у Лусии, например, а такое, когда в автобусе полтора места занимают.

Так вот, этот щеканоид снимал дом на видео и показывал пальцем на окна, видимо, вспоминая детство, а местные с почтением слушали и что-то уважительно спрашивали.

Мама поинтересовалась, что за дядька, Анна ответила, что, скорее всего, бывший.

– Хозяин дома, – сказала она. – Или его сын. Эскория. Уехавшие. Их много тут сейчас.

– Не боятся ездить? – улыбнулась мама.

– Нет, не боятся. Наоборот, едут и едут.

– Ностальгия. Понятно…

– Нет, – ответила Анна. – Не так.

Некоторое время она формулировала ответ.

– У нас хорошая медицина, – сказала Анна. – А потом… их питают надежды.

Их питают надежды. Хорошо сказано для неносителя. Лусия внучку, наверное, с детства Толстоевским питает – и вот плоды проросли. Переводчицей будет, нам нужны переводчики. Переводчики и перевозчики.

– Их питают надежды… – повторила мама. – Анна, у вас отличный русский. Вы чем планируете заняться? Как бабушка будете, переводить?

– Не знаю пока. У меня нет планов.

– Понятно. Если вдруг будете в Москве, к нам обязательно заходите, хорошо?!

И мама проникновенно подержала Анну за руку.

– Хорошо, – сказала Анна. – Обязательно зайду.

– Само собой, скоро английский будет здесь актуальнее, но и русский не уйдет. Кстати, Особый период закончился? Ну, я имею в виду официально?

– Нет, – ответила Анна. – Не объявляли.

– Все ясно, – мама обмахнулась телефоном. – И все-таки с непривычки так сложно переносить эту жару. Вон, кстати, сыночко, можешь посмотреть – любимый бар Хемингуэя. Анна, вы мне не поможете?

Возле восьмого любимого бара Хемингуэя я спекся. На улице под козырьком дома имелась скамеечка, я уселся на нее и стал ждать. Рядом кипела жаром вбитая в мостовую черная пушка, на ней сидел распухший воробей, вокруг бродил довольный народ. Музыка, само собой, играла, танцевали друг с другом клоуны на ходулях, похожие на богомолов, между ними бродили три черных собаки, толстая, сваренная зноем полицейская женщина стояла на другой стороне улочки, облокотившись на другую пушку. Я сфотографировал этих собак.

Потом под козырек завернула девушка с пластиковым стаканом, в котором болтался зеленый лимонад.

Потом пара. Наши. Мужик и женщина в соломенной шляпе. Они остановились в тени козырька. Женщина хотела пить и смотрела по карте, где находится ближайший супермаркет, мужик ковырял носком ботинка камень из мостовой и рассказывал ей, что почки у человека в точности повторяют форму его ушей. Уши человека – вот его лицо, вот его душа. Если уши излишне причудливы, с длинными мочками, или, напротив, барашками, то с таким человеком надо держать ухо востро. Я подумал, что в этом есть доля истины, иначе с какого все эльфы так остроухи?

Потом однорукий негр. Подошел однорукий негр, сам фиолетовый и в фиолетовой рубашке, стал продавать газету, хотел ван кук, я уже знал, что это зверский перебор. Достал десять центов, но однорукий обиделся и стал ругаться, тыкать в меня гладкой культей, говорить, что он ветеран Сьерра-Маэстре, потерял здоровье на фронтах освободительной войны, ну и по-другому врать. Я его не понимал ни слова, но и так видно было, что врет, слишком молодой для Сьерра-Маэстре, я спрятал и десять центов. Негр отступил, но снова вернулся и опять принялся выговаривать мне, но тут из бара показалась Анна. Подбежала к негру, сказала ему, и негр мгновенно послушался и пошагал прочь. Намеренно задевая прохожих культей. Анна села рядом со мной. Думал, что сейчас мне что скажет, но она ничего не сказала.

Одна из собак вдруг вспомнила, что собака, и несколько лениво напала на ходульщика, вцепилась в его деревянную ногу, ходульщик не заметил и некоторое время таскал собаку за собой, собаке надоело, плюнула она на это дело и ушла.

Из бара показалась мама.

– Ну, все, – объявила она. – Перерыв. Надо пообедать, у меня что-то аппетит разыгрался…

Мама оглянулась, и к нам тут же подскочил мужик-зазывала в белой рубашке и сказал, что вот тут, буквально через дорогу, есть ресторан, в котором обычно обедал Хемингуэй, вкусно и недорого, всегда есть свежий ром.

– А Че Гевара где обедал? – спросил я.

Мужик рассмеялся и стал объяснять и прыгать рукой через крыши в западном направлении.

– Че Гевара обедал в правительственной части города, – перевела Анна. – Он питался бутербродами и кофе.