Пепел Анны - Эдуард Веркин

Шагали. Я устал и потерялся, и хотел, чтобы все это закончилось, хотел в «Кастилью», спать три часа, потом в бассейн, потом можно еще погулять с Анной, вечером тут лучше.

Шагали. Оказались на квадратной площади с собором. Мама обожает соборы. Стоит нам оказаться в Риме, как сразу бежит к Св. Петру.

– Это же Кафедральный собор, – сказала мама. – Мы же тут были с отцом недавно.

Я пригляделся и узнал Кафедральный собор, днем он выглядел по-другому, повеселее, полегче, и было заметно, что левая башня отчего-то тоньше правой.

– Тут был похоронен Христофор Колумб, – сообщила мама. – В прошлый раз реставрировали, а сейчас вот открыто. Я посещу. А потом пойдем в порт. Там были чудесные закоулки с настенными рисунками. Их размыли дожди, и от этого они стали похожи на фрески.

После чего мама отправилась в собор, мы с Анной остались снаружи.

– Тут был захоронен Христофор Колумб? – спросил я.

Анна кивнула, но как-то неуверенно.

На площади стояли зонтики кафе, мы с Анной расположились под ближайшим, я заказал лимонад, его сразу принесли в больших высоких бокалах со льдом, но лимонад плохо помог. От жары, от усталости, от избытка информации голова сделалась деревянной и пустой. Я порадовался, что Анна такая неразговорчивая, в некоторые моменты лимонад лучше любых разговоров. В жару лучше молчать. Потом, я думаю, мы с мамой Анне уже надоели, она с нами из вежливости, держится из последних аристократических сил.

– Христофор Колумб открыл Америку, – сказал я.

– Да. Открыл.

Анна указала пальцем вдоль улицы, ведущей к морю.

– Примерно вон там.

Дома на набережной точит океан. Если волны и ветер в нужную сторону, то воду перебрасывает через дорогу, соль ест стены, дома от этого приобретают легендарный вид. Город, крыши в солнечной короне, город с белыми стенами. Хотя, по большому счету, мы все живем в солнечной короне, если сорвать ее, Земля замерзнет за несколько часов. У мамы приключилась мигрень. Или солнечный удар. Побочный эффект солнечной короны. Или маме все надоело, что вернее. Захотелось поваляться, и она сказала, что у нее мигрень, и солнечный удар, и, может быть, денге. То есть вполне запросто с ней может быть денге, вчера у бассейна она видела подозрительных комариных личинок.

– Этот бассейн чистят раз в день, – мама приложила ко лбу ладонь. – Утром. А к вечеру в нем скапливается полно мусора с пальм, черт-те что может быть в этом мусоре. И фильтры наверняка раз в сто лет меняют.

– Да, – сказал я.

Про дохлую птицу я не стал рассказывать, чего зря волновать, и так личинок видела. Дохлую птицу видел я. Мама спускалась к бассейну по центральной лестнице, а я сбоку. Боковую лестницу, похоже, в последние два года не чистили совершенно, по краям ступеней образовался перегной, и на нем проросли травка и цветочки, а на последней ступени расплющилась птица с горбатым клювом. Размером с голубя, видом – попугай, хотя породу трудно было определить, птица сгнила и почернела. Ее размочалили дожди и вытянуло солнце, и муравьи, наверное, мимо не пробегали. То есть термитос. Термитос десперадос, от птицы много не осталось, она раскляксилась и стала похожа на черную игрушечную пластиковую жижу. Думаю, если бы тут сдохла кошка, ее тоже не заметили бы, она бы тут и валялась на боковой лестнице.

– Можно заразиться лихорадкой, – сказала мама. – Можно подцепить расстройство желудка, можно…

– Несомненно, – перебил я. – Меня Великанова предупреждала.

– Покупайся полчасика – и гулять, – велела мама.

– Я подольше…

– Нечего околачиваться в этой хлорированной луже, – отрезала мать. – Каждый молодой человек должен грамотно формировать свой внутренний мир.

При каждом удобном случае расширять свой кругозор. Лежать на диване или барахтаться в бассейне до двадцати пяти лет недопустимо, надо лететь навстречу миру, смотреть на океан, гулять по брусчатке, ощущать на лице соленый ветер и непременно вглядываться в дали. Дали – это инструмент растягивания объема души. Если человек имеет перед взглядом дали, он тем самым выстраивает даль внутри, в своем сердце.

Так говорил Маркес, так завещал Борхес, Великанова была с ними абсолютно согласна. Как и я. Особенно про дали. Дали я уважал. Не сомневаюсь – мама и папа так раньше и делали – грамотно формировали свой внутренний мир, чтобы каждый инструмент находился на своем месте, только руку протяни.

– Поверь мне – все интересное с человеком случается лет до двадцати, – объявила мама. – Потом – повторение пройденного, топтание на месте. Со временем от этого топтания приключаются всякие разочарования, кризисы и литература. И вроде как белка в колесе… Знаешь, это чудесно передавал Апдайк…

Опять, что ли… Book attack. Ничего удивительного после трех-то книжных выставок подряд и в преддверии четвертой, в голове от этого сплошной мебиус. Еще и не то можно ожидать. Я поспешил в бассейн, утренний Апдайк может запросто привести к вечернему Кортасару, тогда никакой тренированный внутренний мир не поможет, угодишь в шестерни.

В бассейне вдруг кипела благоустроительная работа. Крупный сантехнический негр был погружен в замыслы возле душевой стенки, поглядывал на нее то робко, то решительно, выбирал между ломом и кувалдой, мне он обрадовался, помахал рукой.

Вода была холодная, но я остервенело купался двадцать минут. Когда я вылез на бортик, негр все так же сидел и смотрел, раздумывая.

Я забежал к себе в комнату, переоделся, поднялся в ресторан. Набрал копченого лосося, сыра, хлеба и папайи. Девушка принесла кофе и сливки, я попробовал и зачем-то выдул целый кофейник – вкусный кофе. Набрал еще папайи, вкусная папайя, у нас совсем не такая, у нас на тыкву похожа. И гуавы налил два стакана.

Минут через двадцать показался отец в звонких шлепанцах и в хорошем настроении.

Отец у меня человек очень разносторонний, у него есть все, что нужно для счастья, – семья, любимая работа, друзья и двадцать пять хобби, некоторые из которых весьма оригинальны. А как же? Время обычных хобби прошло, теперь каждый сам себе крысовод и собиратель лодочных моторов.

– На папайю налегаешь? – спросил отец. – Правильно. В ней полно калия, от него мозг работает. А в гуаве сплошные витамины.

– В гуаве сплошные витамины, – сказал я.

Гуава, как всегда, была хороша. Я, наверное, не устоял бы и выпил еще графинчик, но мама предупредила, что гуава имеет чудесный слабительный эффект, стоит немного переборщить и…

Пришлось взять себя в руки.

После завтрака отправился гулять. Из окна наметил ту высокую белую церковь, похожую на снежную сосульку, решил к ней сходить, посмотреть. Ну, еще куда сходить, без особого смысла, так, туда-сюда. В порт, тут, кажется, порт большой. И в эту Эль Моро стоит, правда, далеко, по карте вокруг бухты километров семь, наверное, но схожу. Мама еще на днях к Хемингуэю собирается, в дом-музей его имени, меня потащит, надо отбрыкиваться, не очень я Хемингуэя, лучше Эль Моро, место, где старый живодер Моро проворачивал свои нескромные опыты с элем и бабуинами.