Последний альбом - Элизабет Хэнд

Зал, в котором они репетировали, находился в одном из относительно новых крыльев усадьбы восемнадцатого века, пристроенных уже в Викторианскую эпоху. Том рассказывал, что изначально особняк был тюдоровский, а некоторые стены и того старше, чуть ли не четырнадцатого века.

Короче, я пустилась в разведку. Спальни находились в новом крыле и были вне досягаемости. Но одна из дверей репетиционного зала вела в коридор, куда я и юркнула.

Размеры здания меня поразили. Снаружи никогда не догадаешься, насколько оно огромное. Изначально здесь, видимо, стоял рыцарский замок, и сразу было видно, где начинаются старые стены, потому что дерево и штукатурка уступали место каменной кладке «лесенкой» с массивными дубовыми перекрытиями.

Я шагала по сужающемуся коридору. Окна с витражами в ромбик из чудесного цветного стекла, которое расщепляло свет и бликовало на стены радугой. Большинство покоробившихся от времени тяжелых дверей с дубовыми панелями в железной окантовке не поддавалось моему хилому нажиму. Хотя я, понятное дело, пыталась их открыть – ну а кто устоял бы? За теми, которые все-таки распахнулись, скрывались затхлые кладовые со старым хламом. Копаться в нем я не решилась.

Наконец я уперлась в каменную лестницу, ведущую на следующий этаж. Там было так темно, что пришлось продвигаться полуощупью, держась за стену. На расстоянии вытянутой руки я уже ничего не видела, а проход так сузился, что я задевала плечами каменную кладку. Будто в гробу переворачивалась.

Я забыла взять часы и совсем потеряла ощущение времени. И все-таки добралась до конца лестницы, очутившись на площадке. Одна из дверей была открыта, и оттуда струились солнечные лучи. Глаза отвыкли от света, я непроизвольно зажмурилась.

За дверью оказалась библиотека, старая-престарая. Книги полагается беречь от света, но это помещение строилось по меньшей мере пять сотен лет назад, когда для чтения требовался естественный свет. Если, конечно, человек был грамотный и вообще умел читать.

Такой красотищи я никогда не видела. Стены темного дуба с узорчатыми филенками, резные книжные полки ручной работы. Витражные стекла в свинцовых переплетах, к которым снаружи приникла зелень листвы, так что отраженный свет, казалось, шел из лесной чащи. Одно из окон, видимо, разбилось – пол покрывали ивовые и березовые листья.

Еще там был камин – такой огромный, что в него можно было войти не пригибаясь, – с горкой серого пепла примерно по колено. Тянуло дымком, а когда я протянула ладонь над пеплом, почувствовала тепло. Здесь недавно что-то жгли.

Стены оказались «с секретом». С первого взгляда я различила лишь узор с имитацией складок ткани – такой часто попадается в роскошных старинных поместьях. Но, приглядевшись, заметила россыпь переплетающихся птичьих перьев, буквально тысячи. Только не крупных павлиньих, а крошечных, с ноготок. Потрясающе тонкая резьба: можно было различить каждый волосок перышка, а дерево такое гладкое, точно шелк.

Полки тоже украшала резьба: повторяющийся орнамент из веток и листьев, меж которыми то и дело высовывалась мелкая пташка наподобие воробья. Приходилось как следует приглядеться, чтобы заметить птичку, уж очень она была маленькая и уж очень прихотливо спрятана посреди элементов орнамента. Полки оказались полупустыми, но несколько сотен книг набралось бы. Стояли они вроде бы в беспорядке, но какая-то система все же угадывалась. Казалось, книгами пользуется один-единственный человек, тот, кто всегда может с легкостью отыскать нужный экземпляр.

Книги громоздились и на столе у окна, причем язык я не сумела опознать. Может, арабский? Не помню, давно дело было. И еще один гримуар, по формату не больше ладони. В отличном состоянии; переплет мягкой кожи. Страницы на ощупь плотные, новые, краска совсем не выцвела: буквы четкие и черные, а не бурые, как во всех древних фолиантах.

И все-таки книга была очень старая. Я не эксперт, но с уверенностью скажу, что написали ее примерно в то время, когда строилось это крыло. Открыв ее, я почувствовала запах свежей печати. Поискала на титульном листе дату издания или имя автора, но не нашла.

Между страниц лежала закладка: свежий листик березы, сорванный не больше суток назад, еще зеленый. А под листком – обрывок манускрипта, такого древнего, что он чуть не раскрошился, когда я его взяла в руки. При мне всегда блокнот наготове, я ведь журналист, так что я резво скопировала текст букву за буквой. Думаю, записала довольно точно.

Только это я и успела записать, когда услышала позади шум. Я резко крутанулась, но в дверях никого не было. А когда повернулась обратно, в другом конце библиотеки стояла старуха – как я поначалу решила – и смотрела на меня. Седая, ростом едва ли с меня, совсем хрупкая. Пригляделась – никакая не старуха, все дело в игре солнечного луча, струящегося из окна прямо над ней и высветлившего волосы.

Потом я поняла, что волосы у нее и правда очень светлые, точно серебро, довольно растрепанные, реют облаком над плечами. Ает ей было всего четырнадцать-пятнадцать. Прямое белое одеяние чуть за колено, нечто вроде рясы или хипповых хламид, за которыми девчонки охотятся на Портобелло-роуд. А еще – странные желто-чайные глаза. Она шагнула ко мне и замерла удивленно, будто ожидала увидеть кого-то другого.

– Ты что здесь делаешь?

Я подпрыгнула: голос явно мужской. И раздался он не от окна, а от двери, в которой стоял, сверля меня взглядом, Джулиан. Я не разобрала, злился он или просто смутился.

– Ничего, – ответила я и снова повернулась к хипповой девице.

Но она исчезла.

Неплохую статью она сочинила тогда для NME. Даже отличную. К сожалению, у нас в те дни забот накатило выше головы. Альбом надо было выпустить в срок, и маршрут тура расписали по дням – выступления в Лондоне и Брайтоне. Я уже почти договорился о концертах в Штатах под праздники. Последние месяцы ходили всякие слухи, а статья их изрядно утихомирила, разложив все по полочкам. А ведь при желании Патриция могла нам и насолить.

Но не в ее правилах ставить кому-нибудь палки в колеса. Она отличный журналист, одна из лучших. И заслуживает тех похвал, которыми ее осыпают. Оглядываясь назад, я вовсе не жалею, что пустил ее в дом, хотя сначала идея мне совсем не понравилась. Можно сказать, впоследствии она стала для нас ценным свидетелем защиты.

Потом я подумала, что это его подружка, которую он подцепил в пабе. Я с ней больше не встречалась и фотографий не видела – кроме той, что на обложке альбома. Но, судя по описанию, больше некому. Что скажете?

Джулиан очень интересовался черной магией. То есть, конечно, он таких слов никогда не говорил. Но всерьез заигрывал со всякими темными силами. «Магика» с «к» на конце, как в идиотских трактатах Алистера Кроули. Сплошные понты и выпендреж. В основном так называемая «магика» Кроули служила только одной цели: трахнуть как можно больше баб. Тот еще был проходимец. Если вы способны на полном серьезе читать такую лабуду, примите мое восхищение.