Башня Королевской Дочери - Чез Бренчли

Все, кроме сьера Антона…

Маррону пришлось самому искать путь, петляя по дворикам и переходам, попадая в неожиданные изгибы коридоров, поднимаясь по неудобным ступенькам как раз тогда, когда надо было спускаться вниз. С каждым попадавшимся ему окном он всё больше терял ориентацию, ибо, выглянув, видел что-то совсем неожиданное. Возможно, так строители защитили свой замок на случай нападения, на случай, если чужак сможет подойти чересчур близко, подумал Маррон. А может, это была магия, заклятие, наложенное строителями и заставлявшее любого чужака заплутать в этом лабиринте.

«Я не чужак, я здешний брат!» — хотелось закричать Маррону так громко, чтобы его крик услышали неподатливые стены, скрывавшие двери там, где они должны были быть, там, где он искал их.

«Ни дверей, ни окон…» — снова эта мысль, нет, не мысль — то ли образ, то ли отзвук чего-то…

Наконец в стене показалась дверь, и Маррон сразу же узнал её: отряд уже поднимался по этому тускло освещённому пандусу накануне, когда фра Тумис вёл братьев из солнечного двора в тень, к Залу Королевского Ока.

Маррон помчался вниз по пандусу. Да, вот открытый, мощённый булыжниками двор, а вот наконец и конюшни. Рядом с ними копошились конюшие-шарайцы, рабы и еретики, неверные, забытые на время службы. Маррон спросил, где здесь точило, и один из мальчиков провёл его к камню.

Запустив колесо и вытаскивая из ножен меч сьера Антона, Маррон вдруг подумал; «Сурайон!»

Да, конечно, Сурайон, Свёрнутая провинция — ни окон, ни дверей, ни входа, ни выхода.

Маррон обрадовался, что эта мысль не пришла к нему, когда он стоял у окна в комнате сьера Антона. Он, Маррон, мог бы брякнуть это вслух, а одно упоминание Сурайона считалось грехом и влекло за собой тяжёлое наказание — и это в аббатстве, возле родного дома. А уж о здешней каре за подобный проступок и подумать было страшно.

Да, это означало бы по меньшей мере публичное наказание. Или сьер Антон наказал бы его прямо у себя в комнате, причём наверняка серьёзно. Если бы кто-нибудь узнал о том, что в мыслях Маррона связались воедино башня, рыцарь и Свёрнутая провинция — излюбленная тема легенд, слухов и страшных историй, — он расплатился бы за это собственной кровью.

Однако он уже расплатился кровью, и рука горела, напоминая об этом. Господь послал ему наказание даже за невысказанные мысли, касавшиеся самого запретного; преданной анафеме земли, куда нельзя войти, отступничества, недоступного правосудию, и загадочно исчезнувшего неосязаемого врага.

Сурайон, Свёрнутая земля. Ни окон, ни дверей. И такая же башня, и рыцарь, который не то говорит о себе, что закрыт для мира, не то отрицает это… или и то и другое сразу? Маррон против воли продолжал сопоставлять, прижимая к вращающемуся точилу меч сьера Антона, сжимая зубы от боли, дёргавшей раненую руку при каждом нажатии на педаль.

В скрежете стали о точило ему послышался детский крик, а на полу вдруг заалели брызги крови. Маррону захотелось запереть на засовы все двери, забить окна и стать башней, сильной и твёрдой, недосягаемой, одинокой.

Вначале она приняла крепость за облако. Нет, даже не за облако, а за охватывающую горизонт грозовую тучу, за бурю, непривычную для этого времени года. Что ещё могло так мрачно нависнуть на фоне неба?

Только на исходе дня, когда паланкин немного приблизился к туче, но та осталась на своём месте и даже не изменила формы — увеличившись, впрочем, в размерах, — когда заходящее солнце осветило тёмную громаду — только тогда Джулианна поверила, когда уже не могла не верить. Когда наконец крепость стала видна даже сквозь занавеси, девушка разглядела рукотворные стены медового камня, то светлые, словно свежие медовые соты, то тёмные, как запёкшаяся корочка медового пирога. И эти высокие стены были высечены в огромной скале, вздымавшейся высоко над головой.

Джулианна попыталась было убедить себя в том, что высота стен — всего лишь игра теней или, возможно, обман зрения, в котором повинны полупрозрачные занавеси, однако её подруга только посмеялась.

— Признайся, Джулианна, ты просто не можешь разглядеть такую громаду целиком.

— Признаюсь. Замок большой…

Он действительно был большим, нет, огромным, невероятным, чудовищным. Пожалуй, даже чересчур, вполне искренне подумала Джулианна, а ведь она всю жизнь жила в Марассоне, который считался самым большим городом Востока. Да, у них в городе были величественные здания — дворец, крепость, великий храм с голубым куполом (как ей говорили, храмов, равных этому, в мире не было), — но ни одно здание Марассона не могло сравниться с Рок-де-Рансоном.

Скала, на которой стояла крепость, совсем не походила на окрестные холмы со скудной почвой и скудной растительностью, однако всё же полные жизнью от подножия до высохших, обглоданных ветром верхушек. Скала походила на зуб, поднявшийся из недр земли среди холмов, на «гору из Нижнего мира», как однажды, шутя, сказал отец, из мира ифритов — будто она разрослась так, что перестала помещаться в подземелье и пробила землю.

И работу Бога, огромную голую скалу, саму по себе бывшую крепостью, улучшил человек. Он строил стены, поднимаясь всё выше и выше, и даже с такого расстояния видны были уровни замка, ярусы, подобные тёмным слоям из трещин и странных полос на камне, на котором они стояли.

Даже в ярком дневном свете скала казалась мрачной, окутанной тенью — Джулианне эта тень показалась зловещей. А на самом верху, надо всем и вся, высилась крепость. Даже с расстояния в несколько миль, а то и лиг видно было, как высоко вознеслась цитадель, венчавшая обвитую подъёмом-серпантином скалу. Да, она могла испугать — и должна была пугать, хотя вряд ли именно Джулианну. Ей крепость должна была казаться надёжным и безопасным пристанищем, и ей не нравилось, что она не испытывает этого чувства.

— Сколько отсюда до крепости? — спросила она и тут же укорила себя и за сам вопрос, и за неуверенный тон, которым он был задан. Собственный голос показался ей самой голосом ребёнка, а не опытной женщины, которой она хотела быть, и не женщины, собирающейся вступить в брак, какой сделал её отец. Чтоб ему было пусто, это он виноват, дважды виноват, что отправил дочь в эти проклятые земли, а потом бросил одну. Может быть, если разозлиться как следует, это поможет…

Но куда больше Джулианне помог спокойный добродушный ответ Элизанды, которая словно бы и не заметила дрожащего голоса подруги. Девушка наклонилась, поглядела наружу сквозь окошко в занавеске, сердито что-то проворчала и пошевелила занавеску, чтобы было лучше видно, — наверное, чтобы посмотреть на местность между паланкином и замком, подумала Джулианна, а не на сам Рок: его размеры сбивали с толку и он казался ближе, чем на самом деле.

— С полдня, — ответила Элизанда, и даже у неё голос прозвучал неуверенно, от чего Джулианне почему-то стало спокойнее. — Если носильщикам будет нужен отдых… — («Будет, — подумала Джулианна, — ведь нас теперь в паланкине двое»), — то мы будем в замке к закату.