Воскрешение королевы - Джаконда Белли

— Как по-твоему, Хуане понравилось плыть по морю? Что она чувствовала?

— Восторг. Она впервые чувствовала себя свободной; сильной, соблазнительной. Я хорошо помню это ощущение в детстве, будто тебя нет. Старшие вечно спорили, на кого из родителей я похожа, словно сравнивали копию с оригиналом. Взрослых интересовали только они сами. С Хуаной, по-моему, происходило то же самое. Лишь вдали от дома она смогла стать собой. Как птенец, сломавший скорлупу. Должно быть, потому она так легко переносила морскую качку. Хуана была сильным человеком. Ей нравилось, когда все восхищались ее отвагой и ловкостью. Что до красоты, то о ней судить я не берусь. Я сейчас говорю скорее о себе. Не стану скрывать, мне нравится то, что я вижу в зеркале, но день на день не приходится, все зависит от настроения. По-моему, красота весьма противоречивая вещь. Нам с ранних лет внушают, что она благословенный дар для каждой женщины. Помню, в детстве я молилась, чтобы Господь избавил меня от уродства. Но что такое уродство, существует ли оно на самом деле и справедливо ли считать ту или иную женщину уродливой? А главное, имеет ли это хоть какое-то значение для мужчин?

Мануэль, который сидел наклонившись вперед и опершись локтем о спинку стула, внимательно смотрел на меня. Казалось, он пытается разглядеть во мне чьи-то полузабытые черты. Я хотела поймать его взгляд, но внезапно оробела. Вдруг он с едва слышным вздохом положил голову мне на колени, но, заметив мое замешательство, поспешно выпрямился с покаянной улыбкой.

Я вспомнила, как впервые оказалась в этой квартире. За ужином мы выпили вина, меня клонило в сон, и Мануэль предложил мне немного вздремнуть на диване. Было почти четыре пополудни. Через два часа мне предстояло возвращаться в интернат, но до станции метро «Новисьядо» было всего полквартала. Решив, что вздремнуть десять минут мне не повредит, я закрыла глаза. Я слышала, как Мануэль спускается по лестнице, разжигает огонь, ставит на плиту воду для кофе. Из окна долетал шум воскресного города: обрывки разговоров, автомобильные клаксоны, скрип дверей. Все эти звуки наплывали издалека и почти не проникали за пределы магического круга, в котором я дремала, вытянувшись на диване. Узнав; что я была наедине с мужчиной у него дома, монашки пришли бы в ужас, и все же я была рада, что Мануэль привел меня к себе. Я чувствовала себя взрослой и уверенной. Мне льстило, что владелец квартиры решил разделить свое одиночество именно со мной. Наша дружба казалась мне чистой и целомудренной. Я была слишком наивной, чтобы задуматься, отчего немолодой мужчина ищет общества девчонки вроде меня. Проснулась я оттого, что Мануэль гладил меня по голове. Когда я открыла глаза, он наклонился и легко поцеловал меня в уголок губ. «Просыпайся, малышка», — сказал он нежно. Я долго вспоминала этот поцелуй, чувствуя тревожное покалывание во рту.

— Продолжим. — Голос Мануэля вторгся в мои воспоминания. — Теперь я расскажу тебе о встрече Хуаны и Филиппа Красивого. Итак, ты прибыла в Арнемюйден. И, едва сойдя на берег, узнала, что твой нареченный за тобой не приехал. Об этом тебе сообщила испанка по имени Мария Мануэла, жена Бальдуина Бургундского, которого Максимилиан Австрийский вместе с небольшой свитой отправил тебе навстречу.

Перед тем как сойти на берег, я настояла на том, чтобы переодеться в расшитое золотом платье. Ни дон Фабрике, ни Беатрис, ни остальные так и не смогли меня переубедить. Мне казалось, что великолепный наряд, призванный подчеркнуть красоту моей смуглой кожи, поможет мне скрыть волнение. Сесть в лодку в тяжелом платье с пышными воланами оказалось непосильной задачей. Меня спустили в шлюпку, словно мешок. Я все стерпела, представляя восхищенный взор жениха. Однако на берегу нас встречали испанские дамы с надменно поджатыми губами. Их маленькая процессия выглядела столь нелепо, что я мрачно рассмеялась. Меня никогда еще так не унижали. Я заставляла себя думать о материнских заветах, о чести Испании, о блистательной армаде, напоминавшей улицу величественного плавучего города, но тщетно. Я не знала, как ответить на такое оскорбление. Донья Мария и дон Бальдуин смущенно отводили глаза. Оба были одеты на бургундский манер: она в широкополой шляпе и парчовом платье с высоким кружевным воротником, он в коротких шароварах, тонких чулках, замшевых туфлях с литыми пряжками и камзоле с золотыми ромбами. Донья Мария, болтая без умолку, интересовалась новостями кастильского двора и во всех подробностях расписывала приготовления к свадьбе принцессы Маргариты с моим братом Хуаном.

Уже в карете, вдалеке от посторонних ушей, донья Мария рассказала, что, хотя мой будущий свекор Максимилиан был настроен поддержать испанцев против ненавистных Валуа, многочисленные советники, с детства окружавшие его сына, склоняли Филиппа к союзу с Францией. Они твердили, что Короли-Католики задумали поработить Фландрию, а появление нашей славной армады не что иное, как разведывательный поход королевского флота. Склоняться перед испанским могуществом фламандцы не желали. Местный двор предпочитал французскую моду. Испанцев здесь привыкли считать недалекими святошами, заносчивыми дикарями.

— Вам не помешает знать, сеньора, что вашего нареченного зовут не только Филиппом Красивым, но и Филиппом Доверчивым, ибо он привык слепо верить своим советникам.

— Эрцгерцог встретит вас в Брюгге, — вступил дон Бальдуин.

— Но вы, если хотите, можете отправиться в Берген-оп-Зоом[10]. Его светлость Жан де Берг смиренно просит вас стать восприемницей его дочери. Берг — камергер эрцгерцога, но при этом верный слуга Кастилии и Арагона. — Тонкие губы доньи Марии сложились в лукавую улыбку.

Доброе зерно упало на подготовленную почву. Пусть Филипп подождет, решила я. Пусть ответит за то, что заставил меня брести одну, разодетую в золото и бархат, на глазах у наводнившего порт народа.

— Обожаю крестины, — заявила я. — У меня еще будет время посетить Брюгге.

— На сегодня хватит. Тебе пора.

Я не разрешила Мануэлю провожать меня до интерната. Мы простились у входа в метро. В поезде я думала о разочаровании, которое пришлось испытать Хуане. Погруженная в свои мысли, я проехала станцию и явилась в монастырь в начале восьмого. Пансионерки уже приступили к ужину. Матушка Луиса Магдалена, надзиравшая за воспитанницами, оглядела меня с головы до ног и сурово покачала головой. По дороге в классы она поинтересовалась причиной моего опоздания.

— Один старый библиотекарь в Куэста-де-Мойано решил рассказать мне историю своей жизни, — соврала я. — Мне было неловко его прерывать. Сегодня в Прадо я видела портрет Хуаны Безумной кисти Прадильи. Он просто замечательный.

— Великолепная картина. Я смотрю, ты сегодня без пирожных, — улыбнулась монахиня.

Я поспешно отвела глаза. Не хватало еще, чтобы мой обман раскрылся. В вопросах борьбы с грехом монахини придерживались превентивных мер. Они предпочитали выкорчевывать корни порока, не дожидаясь, пока они прорастут. То, что Луиса Магдалена выделяла меня среди остальных воспитанниц, ровным счетом ничего не значило. Она все равно оставалась монашкой.