Сципион Африканский. Победитель Ганнибала - Генри Лиддел Гарт

Затем Сципион с мягким сарказмом переходит к беспокойству Фабия о его, Сципиона, безопасности – не только о безопасности армии и государства, – если он отправится в Африку. Откуда внезапно появилась такая озабоченность? Когда его отец и дядя пали в бою, когда Испания лежала под пятой четырех победоносных карфагенских армий, когда никто, кроме него самого, не предложил себя для такого отчаянного предприятия, «почему в тот момент никто ничего не говорил о моей молодости, о мощи врага, о трудностях, о недавней судьбе моего отца и дяди? Разве армии в Африке сейчас больше, а полководцы лучше, чем были тогда в Испании? Или возраст мой тогда был более зрелым для руководства войной, чем теперь?.. После искоренения четырех карфагенских армий… после восстановления нашей власти над всей Испанией, так, что ни следа не осталось от войны, легко умалять вес моих услуг; так же легко будет, когда я вернусь из Африки, умалять тяжесть тех самых условий, которая теперь преувеличивается ради того, чтобы задержать меня здесь».

Затем, опровергнув исторические примеры, приведенные Фабием как предупреждение, Сципион обращает призыв к истории против самого Фабия, приведя в поддержку своего плана пример Ганнибала. «Тот, кто навязывает опасность другому, имеет больше боевого духа, чем тот, кто отражает ее. Добавьте к этому, что ужас, возбуждаемый неожиданным, увеличивается в таких обстоятельствах. Когда вы вступаете на территорию врага, вы видите его сильные и слабые пункты вблизи». Указав в Африке морально слабые места, Сципион продолжает:

«При условии, что здесь не будут чинить препятствий, вы услышите сразу же, что я высадился, что Африка охвачена войной и что Ганнибал готовится покинуть нашу страну. Проявятся многие вещи, которые теперь не видны на расстоянии, и задача полководца – не теряться, когда возникает возможность, и заставлять события следовать его планам. Я буду, Квинт Фабий, иметь противника, которого ты мне назначил, – Ганнибала, но я предпочитаю увлечь его за собой, чем позволить ему держать меня здесь». Что до опасности движения Ганнибала на Рим, то предполагать, что Красе, второй консул, не сможет сдержать ослабленное и расстроенное войско Ганнибала, при том что Фабий сделал это, когда Ганнибал был в полной силе и окрылен успехом, значит слишком плохо думать о Крассе. Мастерский, неоспоримый аргумент! Подчеркнув далее, что именно теперь настал момент поменяться местами с Карфагеном, обрушить на Африку то, что Ганнибал обрушил на Италию, Сципион заканчивает речь на характерной ноте, вместе и сдержанной, и возвышенной: «Хотя Фабий не ставит ни во что мои услуги в Испании, я не буду пытаться осмеивать его славу и возвеличивать свою собственную. Будучи молодым человеком, я покажу свое превосходство над этим стариком если не в чем другом, то хотя бы в скромности и сдержанности моих речей.

Жизнь моя и услуги, которые я оказал, таковы, что я могу молча удовольствоваться тем мнением, которое вы самостоятельно обо мне составили».

Сенат, однако, был больше озабочен сохранением собственных привилегий, чем военными аргументами, и пожелал узнать, предоставит ли Сципион решение сенаторам или, в случае отказа, обратится через их головы к народу. Они отказались выносить решение до тех пор, пока не получат заверений, что он ему подчинится. Посовещавшись со вторым консулом, Сципион уступил. Тогда сенат, в духе, характерном для всех комитетов, принял компромиссное решение: консул, которому по жребию выпадет Сицилия, может иметь позволение переправиться в Африку, если сочтет это выгодным для государства. Любопытно, что Сицилия выпала Сципиону.

Он взял с собой тридцать военных кораблей, которые со своей огромной энергией построил и спустил на воду всего за сорок пять дней из леса, срубленного в округе. На борт он погрузил семь тысяч добровольцев – поскольку сенат, боясь блокировать его, но твердо намеренный мешать, отказался дать ему позволение набирать наемников.

История того, как Сципион, осаждаемый трудностями и помехами со стороны тех самых людей, которых он намеревался спасти, превратил неорганизованную толпу добровольцев в ядро эффективных экспедиционных сил, имеет примечательную параллель в нашей британской истории. Сицилия была для Сципиона шорнклиффским лагерем, местом, где он выковал оружие, пронзившее сердце Карфагена. Но Сципиону, в отличие от сэра Джона Мура в наполеоновских войнах, суждено было самому разить врага оружием, которое создал его гений, и нанести смертельный удар мощи Ганнибала. Его взгляд проникал в отдаленное будущее – в этом он, быть может, превосходил всех других великих командиров – и позволил ему понять, что тактический ключ к победе состоял в обладании мощным подвижным ресурсом – кавалерией. Чтобы оценить ее роль, он должен был порвать оковы великой традиции, ибо военное величие Рима было построено на мощи его пехотных легионов, – и для этого тоже требовался гений. Долгие великолепные анналы римской истории – свидетельство эффективности такой армии, и только при кратком появлении Сципиона на сцене мы видим подлинный разрыв с традицией – баланс между двумя родами войск, в котором стабилизирующая сила одного и решающий маневр другого объединены в должной пропорции. Это предметный урок современным генеральным штабам, дрожащим на пороге механизации, боящимся прорыва, несмотря на доказанную неэффективность старых родов войск в их нынешней форме, – ибо ни одна военная традиция не имеет и малой доли той прочности и того блеска, что традиция легионов. Начиная с прибытия на Сицилию Сципион бросил свою энергию на дело создания превосходной кавалерии, и Зама, где решающее оружие Ганнибала было обернуто против него самого, есть оправдание действий Сципиона.

Какой недостижимой должна была казаться эта цель, когда он высадился на Сицилии с пестрой толпой из семи тысяч добровольцев! Однако первый прогресс был отмечен уже через несколько дней. Сразу же разбив своих добровольцев на когорты и центурии, Сципион оставил без назначения три сотни самых отборных. Можно себе представить, как удивились они, оказавшись без оружия и не у дел.

Далее он отобрал три сотни благороднорожденных сицилийских юношей, чтобы сопровождать его в Африку, и назначил день, в который они должны были явиться на смотр с конями и оружием. Честь участия в таком опасном предприятии пугала их самих и их родителей, и они явились на смотр с большой неохотой. Обратясь к ним, Сципион заметил, что он слышал сплетни об их отвращении к утомительной службе и, чем брать с собой нерадивых бойцов, он предпочел бы, чтобы они открыто высказали свои чувства. Один из сицилийцев сразу же ухватился за возможность улизнуть, и Сципион тут же освободил его от службы и обещал найти заместителя, если сицилиец передаст ему коня и оружие и научит с ними обращаться. Юноша с радостью принял предложение, а остальные, видя, что генерал не рассердился, быстро последовали его примеру. Таким способом Сципион создал ядро отборной римской кавалерии, и «это ни гроша не стоило государству».

Его дальнейшие меры показывают не только то, как каждый его шаг вел к конечной цели, но и то, как живо он осознавал важность предусмотрительности в обеспечении безопасности своих будущих действий. Он послал Лелия в передовую разведывательную экспедицию в Африку и, чтобы не трогать ресурсов, которые он создавал, отремонтировал для экспедиции старые корабли, вытащив на зиму новые на берег в Панорме (совр. Палермо), поскольку волей-неволей они были построены в спешке и из сырого леса. Далее, расквартировав свою армию по городам, он приказал сицилийским государствам снабжать войска зерном, экономя зерно, которое привез с собой из Италии, – сберегая силы даже в мелочах. Сципион знал, что стратегия зависит от снабжения, что без продовольствия самые ослепительные маневры не приведут ни к чему.