Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести - Владимир Маркович Санин

свершилось: а потому, что в одну влюбился головой, в другую сердцем. Или потому, что одна ослепляла, а другая наивно и преданно любила. И ещё: одна видела в нём вариант с порядковым номером один иди два, а другой нужен был один-единственный на свете и больше никто — Валерка Никитин.

«Доброжелатели» доносили матери о волжанке, но Мария Фёдоровна только посмеивалась. С Ильёй Петровичем всё было обговорено и решено, присмотрели даже уютную квартирку — свадебный подарок.

Однажды, приехав домой раньше обычного, Валера услышал голоса отца и матери. Общались родители столь редко, что удивлённый Валера невольно остановился и прислушался. Разговор шёл о нём.

— Позволь решать это мне, — высокомерно говорила мать, — дорогу сыну проложила я.

— Верно, — подтвердил отец, — как бульдозер. Споткнётся твой тепличный отрок на первой же кочке. Самостоятельно, полагаю, он решает только, в какую щёку поцеловать мамочку… Вспомни себя. Ты в своё время…

— Мы другое дело, — перебила мать. — Иные времена, иные песни. Мой сын должен иметь всё, чего была лишена я. Мы с Ильёй Петровичем позаботимся о том, чтоб им было хорошо.

— А тебе не приходило в голову, что вы, — с нехорошим смешком произнёс отец, — сводите их, как породистых собак на племя?.. Что, грубо? Ладно, отставить собак… Ну, что вы, скажем, производите на строго научной основе брачный эксперимент, этакий синтез двух «отборных», но, чёрт побери, совершенно ненужных друг другу людей?..

— А что? — невозмутимо ответила мать. — Любовь — категория иррациональная, и попытка привнести в неё элемент логики…

Больше Валера ничего не слышал. Оглушённый, ушёл в свою комнату и лёг на диван. Сказано зло, но отец прав… И поощрительные улыбки матери, и добродушные реплики Ильи Петровича, и изощрённое кокетство самой Нины предстали перед Валерой в новом свете.

Встал, подошёл к столу, вытащил из ящика две фотокарточки. Вот они — рядом. Нина…Смуглое лицо с мальчишеской чёлкой, с улыбкой, отрепетированной до автоматизма, но всё равно чарующей, сводящей с ума… И волжаночка, бесхитростная и открытая, с распахнутой душой…

По мере того как созревало решение, Валера успокаивался. Да, он сделает это или навсегда перестанет себя уважать.

Положил фотокарточки на место, выскользнул из квартиры, сел в машину и поехал в общежитие. Увидев его непривычно серьёзным, еле сдерживающим волнение, Маша догадалась и побледнела. Не выдумывали, значит, что видели его с разлучницей. Что ж, чему бывать, того не миновать. Сейчас скажет, ударит, убьёт наповал. Она тоскливо смотрела на Валеру, умоляла глазами: «Не надо, как-нибудь после, потому что ты ещё не знаешь, что во мне твой ребёнок, и если скажешь сейчас, то всю жизнь и не узнаешь».

А когда сказал — не поверила, а поверила — помертвела. Поплакала немножко, умылась, надела своё много раз стиранное платье и туфельки-гвоздики, из-за которых целый месяц сидела на хлебе и чае, увязала толстую русую косу и поехала, потерянная, с ним подавать заявление.

Родителям Валера показал уже паспорт со штампом.

Среди комплиментов, заслуженных и незаслуженных, женщины выше ценят незаслуженные. Марии Фёдоровне не раз говорили о её редкой проницательности, о том, какой она тонкий психолог. Если бы это действительно было так, то, взглянув на лицо сына, мать поступала бы по-иному. А может, психология здесь была ни при чём, а просто имело место состояние аффекта.

— Ключи от машины, — протянув руку, сказала мать. Валера отдал ей ключи.

— Деньги! — Валера вытащил бумажник. Мать оставила в нём сорок рублей, возвратила.

— Твоя стипендия, кажется? Разведёшься — приходи. Будь здоров.

Наступало лето, тёплая одежда была не нужна. Валера снял с себя дорогой костюм, надел тренировочные брюки и ковбойку, кеды, в которых ходил в турпоходы, и ушёл не простившись.

Аборт жене делать запретил, учёбу оставил и устроился в таксомоторный парк — сначала учеником, а потом водителем. Сняли они небольшую комнатку. Маша продолжала заниматься в университете, а он зарабатывал на жизнь. Худо ли, бедно, но хватало и на комнату, и на еду, и на скромные обновы.

Однажды к ним заявился отец. Он с деланной иронией прошёлся по адресу отощавшего сына, сострил насчёт будущего внука и, поговорив о том о сём, сделал молодожёнам совершенно неожиданное предложение: объединиться. Сообща сняли две комнатки, жить стало легче. Мало того, что отец умел и любил готовить, — он оказался умным и тонким собеседником. Все трое быстро стали друзьями. Поступок сына отец решительно одобрял.

Как-то Валера признался, что невольно подслушал тот самый разговор, сыгравший немалую роль в дальнейших событиях.

— Признание на признание, — выслушав сына, сказал отец. — Я впервые стал тебя уважать, когда ты хлопнул дверью. Откровенно: в дом, где бы ты обосновался с этой… юной хищницей, я бы не пришёл… Ты слыхал, наверное, от матери, что я неудачник. Неудачник я потому, что не решился в своё время поступить так, как ты. И тебя бросать не хотелось, и мать просила не ставить её в ложное положение. В общем, проявил нерешительность… А ты молодец — сам свою жизнь решил строить! Купил тахту — твоя тахта, собственная. Кастрюлю сегодня приволок — твоя кастрюля, за свои деньги купленная. Это, брат, очень важно, что за свои. Голодранцами поженились — жизнь красивее сложится, дети счастливее будут.

О бывшей жене отозвался так: — Женщине положено от природы покорять мужчин красотой и нежностью, а не приказами через отдел кадров. А женщина с таким характером, как у твоей матери, да ещё заполучившая в руки власть — настоящий бич божий, любое возражение кажется ей возмутительной дерзостью. Если увидишь, — пошутил он, — что Машенька стремительно выдвигается, немедленно разводись!

Когда родились Оля и Катя, мать прислала коляску и игрушки. Подарки не были приняты. Тогда мать, улучив время, когда мужчины ушли на работу, приехала сама. Придирчиво осмотрела внучек, невестку. Спросила:

— Долго будешь дуться?

— Меня вы, Мария Фёдоровна, нисколько не обидели, я вам человек чужой. Сына обидели.

— А он, думаешь, меня не обидел?

— Вам виднее, Мария Фёдоровна.

— Так… Пора кончать эту историю… Для начала переезжайте на дачу, вечером пришлю машину… Чего молчишь?

— Их дело, может, они и переедут. А мне и здесь хорошо.

— А ты, тёзка, гордая штучка… Ладно. «Москвич» Валерия стоит у подъезда, мой шофёр подогнал, вот ключи. Скажи, чтобы вечером навестил мать.

— Хорошо, скажу.

Мать поцеловала спящих внучек, холодно кивнула невестке и уехала. А вечером вместе с газетами достала из почтового ящика ключи от машины и короткую записку:

«Спасибо, мама, не беспокойся, мы ни в чём не нуждаемся. Будет время — заезжай в гости.

Валерий».