22 июня. Черный день календаря - Алексей Исаев

Глубокий прорыв подвижных соединений привел к охвату и обходу оборонявшихся близ границы стрелковых соединений. Вспоминает наводчик младший сержант С. С. Мацапура из 126-й стрелковой дивизии: «Вскоре мы уже вели огонь по фашистской пехоте на предельных дальностях. Выпустим пяток снарядов — команда: „Стой! Записать установки“. В это утро от старшего на батарее лейтенанта Комарова я услышал фразу, которая потом часто повторялась: „Экономить снаряды“. Граница была к западу от нас, но уже в полдень мы вели огонь в южном направлении. Это запомнилось, так как полуденное солнце светило прямо в ствол моей пушки. Поворот фронта батареи на юг, а в дальнейшем и на юго-восток мог означать одно: фашисты продвинулись далеко в глубь советской территории».

К вечеру 22 июня стоявшие у границы части 11-й армии были окружены или рассеяны. Однако надвигающаяся катастрофа была осознана еще в первой половине дня. Уже в 9:35 22 июня командующий Северо-Западного фронта сообщал командованию: «Крупные силы танков и моторизованных частей прорываются на Друскеники. 128-я стрелковая дивизия большею частью окружена, точных сведений о ее состоянии нет. Ввиду того, что в Ораны стоит 184-я стрелковая дивизия, которая еще не укомплектована нашим составом полностью и является абсолютно ненадежной, 179-я стрелковая дивизия — в Свенцяны также не укомплектована и ненадежна, так же оцениваю 181-ю [стрелковую дивизию] — Гулбенэ, 183-я [стрелковая дивизия] на марше в лагерь Рига, поэтому на своем левом крыле и стыке с Павловым создать группировку для ликвидации прорыва не могу. Прошу помочь. Тильзитскую группировку противника буду бить контрударами: с фронта Телшяй, Повентис — 12-м механизированным корпусом, с направления Кейданы, Россиены — двумя дивизиями 3-го механизированного корпуса».

Цель — Киев. Там, внизу, ничего не подозревающие люди.

Переформированные дивизии прибалтийских государств действительно мало подходили для активных действий против прорывающихся в глубину танковых соединений противника.

В первые дни войны все танковые соединения 3-й танковой группы, входящей в состав группы армий «Центр», действовали в полосе Прибалтийского особого военного округа (Северо-Западного фронта). Но это не означало, что правый фланг войск на периметре Белостокского выступа остался не атакованным. Сувалкинский выступ глубоко вдавался в советскую территорию и был практически идеальным плацдармом для удара в тыл советским войскам в районе Белостока. Нависающее положение Сувалкинского выступа было использовано немцами для проведения наступления силами пехотных соединений 9-й армии. Из выступа стартовали в поход на восток три пехотные дивизии VIII армейского корпуса. Также из выступа перешла в наступление 256-я пехотная дивизия соседнего XX армейского корпуса. Вследствие этого силы вторжения имели внушительный перевес над занимавшей позиции по периметру Сувалкинского выступа 56-й стрелковой дивизией генерал-майора Сахно. Советская дивизия своевременно вышла на назначенные позиции на границе, но вследствие численного перевеса противника была рассечена на несколько частей, а один ее полк попал в окружение. Позднее, уже на допросе в НКВД, Д. Г. Павлов говорил, что во второй половине дня 22 июня «Кузнецов с дрожью в голосе заявил, что, по его мнению, от 56-й стрелковой дивизии остался номер».

О том, как сражалась в первый день войны 56-я дивизия, вспоминает выпускник Гомельского стрелково-пулеметного училища Л. А. Белкин: «Я получил назначение в Белорусский особый военный округ, в 3-ю армию, в 56-ю стрелковую дивизию. 21 июня, мы, 10 молодых командиров Красной Армии, выпускников ГСПУ, прибыли в Гродно, в штаб дивизии, и поздним вечером того же дня, уже были в местечке Гожи на границе с Польшей. Здесь находился 184-й стрелковый полк, в котором нам предстояло начать свою командирскую службу. Командира полка на месте не было, сказали, что он отбыл в командировку в Москву. Нас принял начальник штаба, посмотрел на наши предписания и сопроводительные документы, потом махнул рукой и сказал: „Уже поздно, идите спать. Вот пустая палатка. Завтра утром с вами разберемся“. На следующий день нашу группу зачислили в состав уже разбитого немецкой авиацией 184-го стрелкового полка…

В пятом часу утра нас разбудил гул самолетов. Мы собрались у штабной палатки. В небе над нами медленно летели на восток многие десятки немецких бомбардировщиков. Собственно, о войне никто и не подумал. Решили, что это маневры, либо наши, либо немецкие, и спокойно пошли к реке умываться. И пока мы умывались, на палаточный городок налетели немецкие самолеты и разбомбили наш полк. Примерно 60–70 % личного состава полка погибли или были ранены во время этой первой бомбежки. Считайте, что от полка только название сохранилось. Мы вернулись к тому месту, где была наша палатка, а там — все перемешано с землей и кровью. Нашел свои сапоги, чьи-то галифе, а гимнастерку с портупеей — нет. Умываться шли к реке в трусах и в майках, так я на себя накинул какой-то гражданский пиджак (с убитых снять гимнастерку тогда не решился). Только тут мы поняли — это война… А к полудню о начале войны сообщили официально. После бомбежки поднялась паника… Мне приказали принять пулеметный взвод у старшего сержанта Качкаева, который с двумя „максимами“ был на правом фланге полка, но Качкаев, с пулеметами и бойцами расчетов, как в воду канул, с концами, так и не нашли их. Остатки полка заняли оборону, согласно боевому расписанию. Почти неделю стояли на позициях, но нас никто не трогал, немцев мы перед собой не видели. Полк был в основном укомплектован новобранцами, поляками из Западной Белоруссии, так они все разбежались по домам уже в первые дни. Паника и неразбериха были неописуемыми. Мы ничего не знали, что происходит. Связи со штабом дивизии не было. Вокруг — полная неопределенность. Мы понятия не имели, что уже окружены и находимся в глубоком тылу противника. Посланные связные в полк не возвращались. Только дней через пять прилетела немецкая „рама“ и стала кружить над нашим расположением. А через какое-то время подъехали немцы на мотоциклах, спешились и цепями пошли в атаку. Примерно силами батальона. Встретили их плотным огнем, они откатились обратно к своим мотоциклам. Но в этот момент командир одной из наших стрелковых рот смог зайти им во фланг, и шесть немцев были пленены в этом столкновении. Пленные немцы были совсем не такие, как их рисовали нам в училище. Эти были крепкие, загорелые, стриженные под бокс (наших солдат стригли „под ноль“), воротники расстегнуты, рукава закатаны. Стали допрашивать. Я знал немецкий язык и переводил на этом допросе. На все вопросы немцы отвечали одинаково: „Сталин капут! Москва капут! Руссише швайн!“ Предупредили: не дадите сведений — расстреляем. Ответ не изменился. Стали их расстреливать по одному. Никто из шести немцев не сломался, держались перед смертью твердо, как настоящие фанатики. Всех их — „в расход“… А вечером того же дня к нам добрался командир, делегат связи. Сказал, что мы в полном окружении, что Минск уже, видимо, взят гитлеровцами, и передал приказ — выходить из окружения мелкими группами…

Первая бомба отрывается от Не 111.