Лазарит. Тень меча - Симона Вилар

Слушая Мартина, юная еврейка молча улыбалась. О, она помнила каждую минуту, проведенную у его изголовья, каждый его взгляд! Ни царь Давид, ни премудрый Соломон, как ей казалось, не были и вполовину так хороши, как этот назареянин с синими, словно персидская бирюза, глазами.

Он был поражен расцветшей красотой дочери Ашера и Хавы и ее радостным, легким, светлым нравом. После всего, что довелось пережить Мартину, ее присутствие было лучшим лекарством, чем все бальзамы и припарки мудрой Хавы.

Вернувшись в свой дом в Константинополе, он еще около года приходил в себя, восстанавливая былую крепость мышц и быстроту движений, то и дело вспоминая чарующую улыбку этой юной девушки, когда она склонялась над ним, чтобы коснуться губами его горячего лба. В четырнадцать Руфь была уже не дитя, она волновала его кровь и заставляла сладко трепетать сердце. Однако эти чувства потускнели, когда Иосиф написал другу, что отец подумывает выдать младшую дочь за богатого торговца из Фессалоник.

Едва Мартин упомянул об этом, как Руфь встрепенулась:

— Но ведь я наотрез отказалась стать женой этого Гамалиэля из Фессалоник! Я плакала, рвала на себе волосы и умоляла отца отменить свадьбу. Гамалиэль далеко не молод и ужасно противный! Я даже колючки от кактуса глотала, чтобы заболеть и не достаться ему! Потому что у меня есть ты, мой рыцарь!

Мартин усмехнулся и одновременно почувствовал, как у него перехватывает горло. Он вспомнил, как спустя год снова приехал в Никею, и дивно похорошевшая Руфь короткой запиской позвала его на свидание. Это было как исполнение самой затаенной мечты!..

— Завтра я буду просить твоей руки, — произнес Мартин между поцелуями. — Я оказал твоему отцу столько услуг, что он не посмеет отказать. Я достаточно богат, чтобы его изнеженной дочери не пришлось менять свои привычки. И еще я намерен сказать ему, как глубоко и преданно тебя люблю!

Губы Руфи отвечали его устам, из ее груди, словно голубиное воркование, вырывались легкие стоны, и Мартин окончательно потерял голову от желания.

Внезапно со стороны дома донесся взволнованный голос Хавы, окликавшей дочь. Руфь тут же вырвалась из его рук, привела в порядок одежду и спрятала рассыпавшиеся пряди волос под покрывало.

— Матушка знает, что я здесь, — все еще задыхаясь, проговорила она. — Она позволила мне увидеться с тобой… но ненадолго.

Мартину стало не по себе. Хава отпустила к нему дочь, уверенная, что с ним она будет в безопасности, а он едва не забыл обо всем на свете!

— Ступай, моя жемчужинка. Ступай, но помни: вскоре у нас будет предостаточно времени для встреч. До конца наших дней.

В темноте зашуршали шаги — Иосиф шел за сестрой. Но она все еще льнула к своему рыцарю, шептала напоследок:

— «Беги, возлюбленный мой; будь подобен серне или молодому оленю на горах бальзамических!..»

Но не ему, а ей пришлось бежать на зов матери. Иосиф опустился на скамью рядом с Мартином.

— Моя сестра тосковала без тебя. И я дал отцу понять, что причина ее печали — ты.

— И что же он? — спросил влюбленный рыцарь.

— О, как всегда, — только посмеивается. Ты же знаешь его! Никто никогда не знает, что у него на самом деле на уме.

В ту ночь Мартин долго не мог уснуть: сквозь решетку окна светила луна, вдали лаяли бродячие псы, духота теснила грудь.

Но не это заставляло его метаться в постели: после свидания с возлюбленной его душа была переполнена, плоть пылала, сердце оглушительно стучало. Рыцарь мечтал о Руфи, о том времени, когда они будут вместе и он наконец-то избавится от одиночества. Он обретет близкую душу, станет членом большой и дружной семьи, и никто не будет видеть в нем чужака. Мать и брат девушки не против их союза, значит, можно убедить и других, прежде всего самого Ашера бен Соломона. Это нелегко, покровитель Мартина очень непростой человек, но простые люди и не добиваются столь высокого положения, какое занимает этот богатый, влиятельный и пользующийся всеобщим уважением иудей.

Вместе с тем для Ашера нет ничего важнее семьи, и если семья окажется на их с Руфью стороне, он не станет мешать их счастью. Да, он суров, порой неумолим, его поручения подчас требуют нечеловеческих усилий. И все же даян никейской иудейской общины иначе относится к сироте, выросшему в его доме, чем к прочим помощникам, и временами выказывает ему самое дружеское расположение.

Мартину удалось забыться только на рассвете. Его никто не тревожил, и спал он долго, глубоким и безмятежным сном. Прежде всего потому, что нигде он не чувствовал себя в такой безопасности, как здесь, в этом знакомом до мелочей доме. Так повелось с тех пор, когда он впервые попал к этим людям в качестве приемыша и вскоре поверил, что наконец-то обрел семью, которой не безразлична его судьба. И какие бы испытания ни готовила ему жизнь странника и воина, он всегда возвращался сюда, как в тихую гавань.

Рыцарь проснулся, когда солнце стояло высоко. Слуга сообщил, что Сабир и Эйрик уже здесь. Эйрик храпит в отведенной ему комнате, утомленный бурно проведенной ночью, а Сабир расположился в дальнем конце опоясывающей дом галереи и совершает полуденный намаз, обратившись лицом к Мекке.

После омовения и завтрака Мартин, облачившись в легкие свободные одежды, направился в покои Ашера бен Соломона: приглашение было передано ему одному, и это значило, что покровитель намерен поручить ему нечто необычное.

Минуя галереи и переходы просторного дома даяна, он снова поразился его великолепию. Стены покрыты золоченым декором, на панелях — затейливая вязь изречений древних мудрецов, за занавесями, в нишах, — низкие диваны, заваленные шелковыми подушками, ноги утопают в драгоценных коврах из Шираза. Прислуги нигде не было видно, из сада доносилось только мелодичное журчание фонтана и шелест листвы, и от этого тишина казалась еще более глубокой. И это в шумной, крикливой, пыльной и душной Никее!

Поистине, этот народ умел окружать себя удобствами и благами, неведомыми другим племенам. Но иначе и быть не могло: дом еврея — его крепость, житница, источник радости и счастья. Здесь забываются все страдания и унижения, выпавшие на долю гонимого и презираемого народа.

У входа в покои Ашера бен Соломона Мартин приподнял тяжелую, расшитую серебром занавесь и ступил в прохладный полумрак. Дневной свет проникал сюда сквозь листву глициний и плюща, оплетавших решетку оконного проема. Полумрак казался зеленоватым, драпировки вдоль стен слегка колыхались от движений воздуха, и казалось, что ты внезапно оказался под водой.

Даян сидел за столом у окна, перед ним лежал свиток Торы.

— Да пребудут с тобой мир и благословение, мальчик мой, — приветствовал он вошедшего.

— Да умножится это благословение на тебе и на твоей семье, мудрый Ашер бен Соломон, — сдержанно поклонился рыцарь.

Он поцеловал руку покровителя и опустился на диван напротив. Несмотря на все свое самообладание, Мартин был напряжен: он понимал, что откладывать разговор о Руфи не следует. Другого подобного случая может и не представиться. В то же время он испытывал некоторую робость перед Ашером — возможно, уходящую корнями в его сиротское детство.