Ольга - Бернхард Шлинк

Потом, в постели, она сказала:

– Я прочитала твои стихи.

Он не ответил.

– Ты вернешься до начала зимы?

– Эти стихи я написал много лет назад. Никакого особенного отношения к моей экспедиции они не имеют.

– До начала зимы?

– Да.

Еще в августе Ольга прочитала в «Тильзитской газете» о том, что два участника экспедиции, уже прибывшие в Тромсё, покинули экспедицию и вернулись в Германию. Это могло означать только то, что Герберт решился зимовать на Шпицбергене или на Северо-Восточной Земле. Ольга ужасно расстроилась, почувствовала себя обманутой в своих ожиданиях, она даже написала Герберту гневное письмо, которое отослала в Тромсё до востребования. Не важно, если он получит это письмо лишь после своего возвращения! Ей надо было выплеснуть свой гнев. Прошло два дня, гнев улетучился, и она написала новое письмо, а на конверте сделала пометку: «Прочесть первым!» Это письмо, в котором она призывала Герберта не падать духом из-за предстоящей долгой темной зимы, он тоже мог получить лишь по возвращении. Но теперь Ольга ободряла и себя, чтобы не падать духом. И корила себя. Он же все одолеет, только не должен сдаваться… Ах, ну почему она даже не попыталась вовремя его разубедить, рассеять его карельский морок!

В январе она прочитала новое сообщение в «Тильзитской газете». Судно, которое Герберт купил и снарядил в Тромсё, застряло в паковых льдах. Герберт и еще три участника экспедиции сошли на берег раньше и отправились в поход по Северо-Восточной Земле, а судно, затертое льдами, уже не могло прийти за ними в назначенное место. Капитан и несколько человек из команды в конце концов решились пешком пройти триста километров до ближайшего норвежского поселка, капитан дошел до него, единственный из всех, и был в ужасном состоянии, с сильнейшими обморожениями и до того измученный, что несколько дней вообще не мог говорить. Все его спутники остались в снежной пустыне.

Теперь газета каждую неделю печатала сообщения о судьбах экспедиции. В январе вышла в путь норвежская спасательная экспедиция, в феврале – немецкая, в марте – еще одна немецкая, в апреле – третья и в мае – четвертая. Если не было никаких новостей, кроме сообщений об отправке новой спасательной экспедиции или о возвращении прежних, авторы статей принимались размышлять и анализировать. На Шпицбергене и на Северо-Восточной Земле кое-где стояли хижины, ранее сооруженные другими полярниками или охотниками и китобоями, – быть может, участники экспедиции Герберта нашли пристанище в одной из хижин? Но где, в какой? Куда направились те, что вышли в путь с капитаном, но потом с ним расстались и пошли без него? Какой маршрут выбрали Герберт и трое его спутников? Или им пришлось зимовать и они нашли хижину или поставили палатку, а когда зима закончится, они придут на берег той бухты, где по первоначальному плану их после перехода через Северо-Восточную Землю должно было подобрать судно? На страницах газеты выступали эксперты, настоящие и самозваные, они доказывали, что пропавших без вести найдут и спасут, или что нет ни малейшей надежды на спасение, или что все будет зависеть от влияния Гольфстрима на погодные условия Северо-Восточной Земли. О Герберте тоже писали, о том, какой он бывалый военный и опытный землепроходец, о совершенных им многочисленных путешествиях, о его энергичности и решительности, но писали и о его легкомыслии – ведь экспедиция вышла в путь слишком поздно, в июле.

Ольга читала все статьи и заметки, но ее не интересовало, какие снаряжают спасательные группы и откуда они отправляются. Одно она хотела знать – что с Гербертом. В апреле были спасены два участника его экспедиции, они вышли вместе с капитаном, но не выдержали и вернулись на судно; еще четверо умерли. Но двое выживших не имели известий о Герберте с того дня в августе, когда он отправился в переход через Северо-Восточную Землю. В июле вернулась одна из спасательных экспедиций, эти люди пытались найти Герберта и прошли несколькими маршрутами по Северо-Восточной Земле, но так и не обнаружили никаких следов. Газета напечатала о них лишь крохотную заметку. В тот день Австрия объявила войну Сербии.

Ольга не теряла надежды и писала Герберту в Тромсё до востребования. Она знала, что спасательные мероприятия уже прекращены. Но каждый раз, когда она раскрывала газету, сердце у нее сильно билось, и каждый раз она убеждалась, что снова нет сообщения о том, что Герберт неожиданно объявился в каком-нибудь лапландском или датском поселке. Ольга где-то прочитала об экспедиции датчан, которые выжили после двух зимовок в Гренландии. Где она это вычитала, она забыла, да и не важно где, она совсем не хотела снова отыскать то сообщение и, перечитав его, обнаружить, что в первый раз ошиблась и зимовка у датчан была только одна.

Она мучилась, так как не могла представить себе реальное положение Герберта. Вот Германскую Юго-Западную Африку она в той разлуке с Гербертом живо себе воображала, ведь он так ярко описывал все в своих письмах, а полевая почта работала надежно и доставляла письма регулярно. Из Аргентины и Карелии он писал довольно редко, зато потом, вернувшись, много рассказывал об этих землях; так было и после его возвращения из Бразилии и с Кольского полуострова, из Сибири и с Камчатки. Но Арктику Ольга не могла себе представить – или намеренно избегала этих мыслей? Снега и у них тут зимой хватало, и ледоход она видела на Немане, и скованный льдом Куршский залив. Но ледяные пустыни, глетчеры, айсберги, белые медведи, моржи и люди в толстых меховых шубах, стоящие в героических позах рядом с санями, лыжами и ездовыми собаками, – газетный художник сделал из фотографий лаконичные рисунки с тонкими черными линиями. На взгляд Ольги, они напоминали карикатуры. Как будто арктическая экспедиция – это повод для шуток! И упреками она себя изводила совершенно всерьез. Ну почему она никогда не обсуждала с Гербертом его проекты и планы, почему никогда не высказывала сомнений? Почему она никогда не пыталась его отговорить? Она радовалась, видя его воодушевление, живой блеск его глаз, как будто он ребенок, как будто все это – детская игра. И вот игра погубила четыре жизни. А может быть, и восемь, если Герберт и его товарищи не вернутся.

Германия объявила войну России. Русские заняли Тильзит, через некоторое время – оставили. Люди стояли на улице и прислушивались к грому пушек – шло сражение при Танненберге. Потом война откатилась на восток, и жизнь в деревне снова вошла в привычную колею. Осенью – сбор урожая, молотьба, вспашка на зябь, весной – удобряли, боронили, сеяли, а военным летом 1915 года пололи сорную траву, мотыжили, обирали колорадских жуков на картофельных полях – все как в мирное время.

Вот только мужчин в деревне не стало, а многие жены и матери носили траур. Остались старики и мальчишки, на их плечи легла вся работа, которую раньше делали мужчины. Ольгиным друзьям из соседней деревни повезло. Хозяин вернулся с войны, он потерял левую руку, но все-таки он вернулся. Жена ходила по деревне, сияя от радости, хотя, вообще-то, не хотела похваляться своим женским счастьем.

Ольга уже ни на что не надеялась по-настоящему. С отъезда Герберта прошло два года, и лишь мечтанием могло быть то, что Герберт на Шпицбергене продержался дольше, чем те датчане в Гренландии, – когда это мечтание настигало Ольгу, она немедленно гнала его прочь. Но смерть Герберта – нет, это тоже было нереально. Она думала о нем, говорила с ним, и все было ничуть не иначе, чем во время его прежних долгих путешествий, когда она думала о нем, и говорила с ним, и вспоминала его. Она уже давно научилась жить в разлуке с Гербертом, ведь уезжал он часто и отсутствовал подолгу. И у нее не было ощущения, что их последняя разлука слишком уж затянулась.