Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

«Твой компьютер», – ответил далекий мысленный голос.

«Ты не можешь говрить, – возразил Род. – Ты чистая машина, в тебе нет животного мозга».

«Когда ты обращаешься ко мне, Родерик Фредерик Рональд Арнольд Уильям Макартур Макбан, я могу говрить через само пространство. Я настроен на тебя, а ты только что крикнул своим говрящим разумом. Я чувствую, что ты меня слыжишь».

– Но… – вслух сказал Род.

– Полегче, парень, – произнес Билл рядом с ним. – Полегче. Я не серьезно.

– У тебя один из твоих припадков, – сообщила красноносая тетушка Дорис, возникая из-за своего фартука.

Род поднялся.

– Простите, – сказал он всем. – Пойду пройдусь ненадолго. В ночи.

– Ты собрался к тому чертову компьютеру, – сказал Билл.

– Не ходите, господин Макбан, – попросил Хоппер. – Не позволяйте нам настолько вывести вас из себя. Скверно находиться рядом с этим компьютером даже днем, но ночью это должно быть ужасно.

– Откуда ты знаешь? – огрызнулся Род. – Ты никогда не был там ночью. А я был. Много раз…

– В нем мертвецы, – сказал Хоппер. – Это старый военный компьютер. Твоей семье вообще не следовало покупать его. Ему не место на ферме. Такую вещь надо вывести в космос на орбиту.

– Ну ладно, Элеанор, – произнес Род. – Ты скажешь мне, как поступить. Все остальные уже это сделали, – добавил он с затухающими углями гнева. Его способность слыжать угасла, и он вновь видел вокруг привычные непроницаемые лица.

– Без толку, Род. Иди к своему компьютеру. Тебе выпала странная жизнь – и только ты можешь ее прожить, господин Макбан, а не все эти люди.

В ее словах был смысл.

Род поднялся и вместо прощания повторил:

– Простите.

Он нерешительно замер в дверях. Ему бы хотелось попрощаться с ними лучшим способом, но он не знал, как это сделать. Все равно он не мог говрить, так, чтобы его услыжали. Разговор вслух был слишком грубым, слишком убогим для жизненных тонкостей, которые следовало выразить. Все остальные смотрели на него, а он – на них.

– Нга! – издал он вопль, полный недовольства собой и нежного отвращения.

Судя по их лицам, они поняли, что он имел в виду, хотя это слово ничего не значило. Билл кивнул, Хоппер казался приветливым и немного встревоженным, тетушка Дорис перестала шмыгать носом и начала было вытягивать руку, но замерла посреди жеста, а Элеанор осталась сидеть неподвижно за столом, поглощенная собственными невысказанными тревогами. Род повернулся.

Куб света лампы и комната остались позади; впереди лежала тьма всех севстралийских ночей, которую изредка прорезали странные траектории молний. Род направился прочь, в сторону здания, которое кроме него могли видеть лишь избранные и в которое мог войти только он. Это был запретный, невидимый храм; в нем размещался семейный компьютер Макартуров, к которому был подсоединен более старый компьютер Макбанов; храм этот назывался Дворцом ночного губернатора.

Род бежал по холмистой земле, своей земле.

Другие, телепатически нормальные севстралийцы использовали бы в качестве ориентиров слова, услыжанные в ближайших домах. Род не мог руководствоваться телепатией, а потому насвистывал странный фальшивый мотив с множеством бемолей. Эхо возвращалось в его подсознание благодаря сверхчувствительному слуху, который развился у него, чтобы компенсировать неспособность слыжать разумом. Он почувствовал пригорок впереди и взбежал по нему; обогнул заросли кустов; услышал своего самого молодого барана, Душку Уильяма, который издавал оглушительный храп зараженного сантакларой животного в двух холмах от Рода.

Вскоре он его увидел.

Дворец ночного губернатора.

Самое бесполезное здание на всей Старой Северной Австралии.

Плотнее стали – и все же не видимое обычному глазу, если не считать призрачного силуэта, очерченного осевшей пылью.

Когда-то Дворец действительно был дворцом, на Хеопсе II, один полюс которого всегда был обращен к своей звезде. Местные жители сколотили состояния, когда-то сравнимые с богатством Старой Северной Австралии. Они обнаружили Пушистые горы, гряды высоких пиков, поросших цепким неземным лишайником. Этот лишайник был шелковистым, мерцающим, теплым, крепким и до невозможности прекрасным. Люди разбогатели, аккуратно отделяя его от камня, чтобы пересадить и продать более богатым мирам, где роскошные ткани покупали за сумасшедшие деньги. На Хеопсе II даже было два правительства: дневных жителей, которые занимались торговлей и посредничеством, поскольку жаркие солнечные лучи губили их лишайник, и ночных жителей, которые забирались глубоко в ледяные зоны в поисках малорослого лишайника – мягкого, цепкого и нежно-чудесного.

Даймони прилетели на Хеопс II, как и на многие другие планеты, включая Землю, саму Родину человечества. Они вышли из ниоткуда и туда же вернулись. Одни считали их людьми, которые приспособились жить в подпространстве, связанном с плоскоформированием; другие думали, что у них была искусственная планета, на внутренней поверхности которой они обитали; третьи полагали, что они освоили прыжки в другие галактики; некоторые настаивали, что даймони не существует. Последнюю позицию было трудно удерживать, поскольку даймони расплачивались крайне зрелищной архитектурой – зданиями, которые противостояли коррозии, эрозии, времени, теплу, холоду, напряжению и оружию. На самой Земле их величайшим чудом был Землепорт – сооружение, напоминавшее винный бокал высотой двадцать пять километров, с огромным ракетным полигоном на вершине. На Севстралии они не оставили ничего; быть может, они даже не хотели встречаться с севстралийцами, которые славились своей грубостью и неприязнью к чужакам, что явились на их родную планету. Очевидно, даймони решили проблему бессмертия на собственных условиях и собственным способом; они были крупнее большинства человеческих рас и обладали одинаковыми пропорциями, ростом и красотой; они не выглядели ни молодыми, ни старыми, не проявляли чувствительности к болезням, говорили с медоточивой серьезностью – и приобретали богатства для собственного коллективного пользования, а не ради перепродажи или выгоды. Они никогда не пытались достать струн или сырой вирус сантаклара, из которого его выделяли, хотя торговые корабли даймони проходили рядом с маршрутами вооруженных, сопровождаемых конвоем севстралийских торговых судов. Имелось даже одно изображение, на котором была показана встреча двух рас в главном порту Олимпии, планете слепых приемников: высокие, откровенные, энергичные, грубые и невероятно богатые севстралийцы; не менее богатые, сдержанные, красивые, утонченные и бледные даймони. Севстралийцы проявляли восхищение (и презрение) по отношению к даймони; даймони проявляли изящество и снисходительность по отношению ко всем, включая севстралийцев. Встреча провалилась. Севстралийцы не привыкли встречать людей, которых не интересовало бессмертие, даже задешево; даймони с пренебрежением восприняли расу, которая не только не ценила архитектуру, но и пыталась не пустить архитекторов на свою планету, кроме как в целях обороны, и которая желала вести простую, тяжелую, фермерскую жизнь до конца времен. Лишь когда даймони отбыли, чтобы больше не вернуться, севстралийцы осознали, что проворонили одну из величайших сделок всех времен: лишились чудесных зданий, которые даймони столь щедро строили на других планетах, куда прилетали для торговли или визитов. На Хеопсе II ночной губернатор достал древнюю книгу и сказал: