Перевал - Кир Булычев

— Только осторожно, — сказал Томас. — Один маленький глоток.

— Не бойся, — сказал Дик. — Если тебе можно, мне тем более. Я сильнее тебя.

Томас ничего не ответил. Олегу показалось, что он улыбается.

Дик запрокинул флягу и сделал большой глоток. Видно, этот коньяк был очень горьким, потому что он выронил флягу и жутко закашлялся, схватившись за горло. Томас еле успел подхватить флягу.

— Я же говорил, — сказал он укоризненно, но без всякого сочувствия.

Марьяна бросилась к покрасневшему несчастному Дику.

— Все горит! — смог наконец выговорить Дик.

— Вы зачем, зачем? — сердилась Марьяна на Томаса. Она бросилась к своему мешку, стала копаться в нем, Олег знал — искала снадобье от ожога.

— Сейчас пройдет, — сказал Томас. — Ты же дикарь, Дик. Ты должен был незнакомую жидкость принимать как яд — сначала языком…

Дик отмахнулся.

— Я поверил, — сказал он. — Понимаешь, поверил! Ты же пил!

Дик был унижен. Унижений он не выносил.

— Вот, — сказала Марьяна, — пожуй травку. Это помогает.

— Не надо, — сказал Дик.

— У него уже все прошло, — сказал Томас. — Ему теперь уже приятно.

— Нет, — сказал Дик. Но солгал. Олег видел, что Дик лжет.

— Есть еще желание обжечься? — спросил Томас. — Как, мои смелые единоплеменники? Кстати, американские индейцы называли эту штуку огненной водой.

— А потом спивались и отдавали за бесценок землю белым колонистам, вспоминал Олег урок истории. — Значит, это то самое?

— Вот именно. Только те напитки были пониже качеством. — Томас повесил флягу через плечо. Дик поглядел на нее с тоской. Он бы с удовольствием вылил оттуда проклятый коньяк и налил воды.

Они расселись по камням передохнуть. Марьяна раздала всем по горсти сушеных грибов и по ломтику вяленого мяса. Козе тоже дала грибов, Дик поглядел неодобрительно, но ничего не сказал. Коза деликатно хрупала грибами, поглядывала на Марьяну, дадут ли еще. Козе в этих местах трудно добывать пищу, коза была голодна.

— И вся ваша еда была в таких банках? — спросил Олег.

— Не только, — сказал Томас. — Еда была в ящиках, коробках, контейнерах, бутылках, тюбиках, пузырьках, мешках и много в чем еще. Еды было, скажу вам, друзья, много. И еще там были сигареты, которые мне часто снятся.

И вдруг Олег понял, что находка фляги и консервных банок подействовала не только на него или Дика. Больше всех изменился Томас. Словно до этого момента он и сам не очень верил в то, что когда-то был за перевалом, когда-то имел отношение к иному миру, где едят из блестящих банок и во флягах бывает коньяк. И этот чужой, но желанный для Олега, чужой и, в общем, ненужный для Дика мир сразу отдалил Томаса. Ведь, в самом деле, Томас был одним из тех немногих, доживающих свой век людей, для которых лес и эти снежные горы символизировали тупик и безвыходность, хотя для Олега и тем более Дика были единственным привычным местом во вселенной.

— Пошли, — сказал Томас, поднимаясь. — Теперь я почти поверил, что мы дойдем. Правда, самая трудная часть пути впереди.

Они пошли дальше, Марьяна держалась ближе к Дику, она беспокоилась, не плохо ли ему. У Марьяны есть это качество — всех жалеть. Иногда Олега оно трогало, а сейчас злило. Ведь видно же, что Дик в полном порядке, только глаза блестят и говорит он громче, чем обычно. И вдруг начинает смеяться.

— Это дверь, — сказал Томас, который шел рядом с Олегом. — Дверь, за которой начинаются мои воспоминания. Ты понимаешь?

— Понимаю, — ответил Олег.

— И я совсем забыл об этом последнем привале. Твоя мать несла тебя на руках. Она выбилась из сил, но никому тебя не отдавала. И ты молчал. Дик орал, понимаешь, как положено голодному и несчастному младенцу. А ты молчал. Эгле все крутилась возле твоей матери, они же были практически девчонками, лет по двадцать пять, не больше, и раньше дружили. Эгле все хотела проверить, живой ли ты, а мать не давала. У нее ничего не оставалось в жизни — только ты. И она держалась за тебя.

Томас вдруг закашлялся, его согнуло пополам. Он уперся ладонью в каменную стену, и Олег заметил, какие желтые и тонкие у Томаса пальцы. Дик с Марьяной ушли вперед и скрылись за поворотом.

— Давайте, я понесу мешок, — сказал Олег.

— Нет, сейчас пройдет. Сейчас пройдет… — Томас виновато улыбнулся. — Казалось бы, я должен руководить вами, подавать пример подросткам. А тащусь еле-еле… Знаешь, мне показалось, что если я глотну коньяку, все пройдет. Это наивно…

— А вы выпейте еще, — сказал Олег.

— Не надо. Я отвык. К тому же у меня температура. Добраться бы до перевала. Мне бы в больницу — покой и процедуры, а не восхождение и подвиги. Но очень хочется дойти.

Часа через два ущелье кончилось. Ручей маленьким водопадом слетал с невысокого, метра в два, обрыва. Но взобраться на него оказалось непростым делом. Томас так ослаб, что его пришлось буквально втаскивать наверх. Козу поднимали на веревке, и перепуганное животное чудом никого не покалечило, отбиваясь тонкими твердыми бронированными ногами.

Это было странное ощущение: Несколько часов они поднимались узким полутемным ущельем, слыша только журчание воды, и вдруг оказались во власти простора, какого Олегу никогда не приходилось видеть, какой никогда не представишь.

Покрытое снегом, с редкими каменными проплешинами, плоскогорье простиралось на несколько километров, упираясь в стену гор. А позади, скатываясь бесконечным крутым откосом, оно вливалось в широкую долину, сначала голую, каменистую, затем на ней возникали точки кустов и деревьев, а далеко-далеко, к горизонту, эти точки сливались, густея, в бесконечный лес. Там, в трех днях пути, был и поселок. Правда, его отсюда не разглядишь.

— Вот тут, — сказал, все еще стараясь отдышаться, Томас, — тут мы поняли, что спасены. Мы шли от гор, какое там шли — ползли, волоча больных, замерзая, ни во что уже не веря — и внезапно вышли к краю этого плоскогорья. Оно, как видите, чуть поднимается в нашу сторону и потому, пока мы не добрались вот сюда, мы не знали, что у нас возникнет надежда. Шел снег, метель… Кто же был первым? Кажется, Борис. Ну да, Борис. Он ушел вперед и вдруг остановился. Я помню, как он вдруг замер, но я тогда так устал, что не понял, почему он стоит. И когда я подошел к нему, он ничего не сказал. Он плакал, и все лицо его обледенело. Видимость в тот день была плохая, но иногда снежная пелена рассеивалась на минуту, и мы поняли, что там, внизу, — долина, а в долине есть деревья. Значит, есть жизнь…

Дул ветер, к счастью несильный, коза начала скакать, резвиться, радуясь простору, подбрасывая мохнатый зад, оставляя глубокие треугольные следы на снежной простыне. Остановилась возле бурой проплешины, стала разрывать смерзшуюся землю роговой нашлепкой на носу, вздыхая, ахая и блея, — видно, в земле было что-то невероятно вкусное.