Фуга для темнеющего острова - Кристофер Прист

После первой волны высадок правительство заявило, что нелегальных иммигрантов будут выдворять из страны, в том числе силой. Это стало причиной Пульского инцидента в Дорсете, где беженцев встречал армейский кордон. Новости о прибытии очередных двух судов просочились в СМИ, из-за чего в Пуле собралось несколько тысяч человек со всей страны. Противостояние закончилось жестоким столкновением военных с гражданскими, но африканцам все-таки дали высадиться.

Впоследствии правительство немного смягчило свою позицию: пойманных нелегалов будут доставлять в больницы, где им окажут необходимую помощь, после чего депортируют.

Радикализации общества способствовало и то, что посредством контрабанды африммы стали получать оружие. По официальной версии, иностранные державы таким образом пытались дестабилизировать обстановку. На самом же деле, внутри страны было немало группировок, стремившихся помогать беженцам. Однако появление вооруженных формирований лишь усиливало раскол.

Все это оказало непосредственное влияние на жизнь простых людей, причем не только в регионах, где орудовали подобные банды. Вскоре последовало разделение в рядах полиции, затем – в войсках и ВВС. Флот сохранил верность действующему правительству. Военный характер разгоравшегося конфликта окончательно закрепился, когда на подмогу к так называемой патриотической армии в качестве консультантов прибыло подразделение американских морпехов, а ООН объявила мобилизацию миротворческих сил.

Теперь уже никто не мог сказать, что происходящее его не касается.

* * *

– Говорят, мы идем к Августину?

– Давно пора, – проворчал мужчина, шагавший рядом со мной.

– Затосковал, что ли?

– Пошел на хрен.

Я молчал, вполуха слушая словесную перепалку. За прошедшую неделю похожие разговоры звучали по десятку раз на дню.

– Это Рафик решил. Остальные хотели ждать.

– Знаю. Молодец Раф.

– Он тоже затосковал.

– А он-то с чего? У него разве кого-то увели?

– Ага. Вроде бы он втихаря потрахивал жену Олдертона.

– Брехня.

– Правду говорю.

– А Олдертон что?

– Даже не догадывался.

– Да, ты прав, – гоготнул второй. – Что-то я в самом деле истосковался.

– Не ты один.

И они оба визгливо, по-старушечьи засмеялись, нарушая жуткую, ледяную тишину, висевшую вокруг.

* * *

Ночь мы провели под открытым небом; спали плохо. Утром нам посчастливилось найти магазинчик и приобрести почти все необходимое походное снаряжение – по обычным ценам. Как быть дальше, мы до сих пор и не решили, кроме того, что нужно побыстрее попасть в Бристоль.

Мы шли целый день и наконец разбили палатку в рощице рядом с полем. Ночью пошел дождь, но на этот раз нам было где спрятаться. По сравнению с неприятностями последних дней даже казалось, будто жизнь налаживается. Несмотря на очевидные трудности, мы не унывали. Однако, когда Изобель укладывала Салли, я услышал в их разговоре нотки напускного оптимизма, как будто они специально старались не разочаровать меня.

Должен сказать, в какие-то минуты я чувствовал себя искренне счастливым. В конце концов, мы наслаждались относительной свободой, тогда как в городах из-за строгого военного положения большинство людей и шагу не могли ступить. На время забылось и то, что у нас почти не осталось вещей, и то, что мы лишились крова, и то, что Бристоль так же недосягаем, как и раньше. Впрочем, об этом мы старались не говорить.

К вечеру следующего дня мы добрались до леса, где высокие деревья перемежались с густыми зарослями кустарника, давая укрытие от дождя и посторонних глаз. Несколько дней мы скрывались там. Именно тогда начали проявляться первые признаки отчаяния.

Еду и все необходимое мы покупали в деревне в получасе ходьбы от лагеря. Вопросов никто не задавал. Однако к концу недели деревня подверглась африммскому налету, и после этого жители отгородились баррикадами. Приобретать там припасы стало невозможно.

Пришлось двигаться дальше, по сельской местности на юг. Я все отчетливее чувствовал недовольство Изобель; мне она ничего не говорила, тем не менее, стала бороться со мной за поддержку Салли.

На следующий день после того, как мы пересекли реку, наш конфликт достиг наивысшей точки.

Мы были полностью отрезаны от внешнего мира. Аккумулятор в радио и так уже садился, а после попадания в воду оно и вовсе перестало включаться. Пока Изобель и Салли сушили на солнце одежду и вещи, я отошел в сторону, чтобы сосредоточиться и принять решение относительно дальнейших наших действий.

О происходящем в стране мы ничего не знали, поэтому оставалось думать только о своих проблемах. Ясно было, что положение безрадостное. Мы часто видели, как по дороге проносятся армейские грузовики, а над головой денно и нощно кружат вертолеты, – и старались укрыться.

Гораздо позже я узнал, что как раз в эти дни по инициативе Красного Креста и ООН проводилась широкомасштабная гуманитарная операция, целью которой было собрать беженцев, вроде нас, лишившихся в ходе конфликта крова и средств к существованию, и вернуть их к нормальной жизни. Не знаю, удалось ли им кому-нибудь помочь, поскольку ни с чем подобным мы так и не столкнулись. Со временем стало ясно, что данное предприятие было обречено на провал изначально. Конфликт продолжал набирать обороты, дома теперь не только захватывали, но и обстреливали, и это лишь усугубляло социальную деградацию. Неудивительно, что доверия к гуманитарным организациям не было никакого. Не надо забывать и о том, что каждая противоборствующая сторона использовала их деятельность в качестве рычага тактического, политического или социального давления. Несколько конвоев Красного Креста даже подверглись обстрелу, многие погибли. Ввиду этого всякие гуманитарные операции постепенно свернули, а центры помощи стали обеспечивать скорее формальное присутствие, нежели на самом деле оказывать поддержку жертвам боевых действий.

Я уже долгое время не испытывал к Изобель никаких чувств. Наш брак превратился в общественную условность, а лишения стали последней каплей. Пока мы жили обычной, размеренной жизнью в своем доме в пригороде, на нелюбовь можно было закрывать глаза. Мы оба считали семью не более чем удобством, хотя едва ли бы в этом сознались. Теперь же, когда нас всюду преследовала опасность, когда главным стало просто выжить, смысла притворяться больше не было. Я с пронзительной ясностью осознал, что брак наш исчерпал себя и что с ним пора покончить. Соображения практичности я сознательно игнорировал. Изобель придется выживать самостоятельно или сдаться в руки полиции. Салли останется со мной. Мы с ней вернемся в Лондон, а дальше будет видно.

Вот еще один редкий случай, когда я смог самостоятельно принять решение. Оно было жестким и совсем мне не нравилось. Все-таки нас с Изобель связывали воспоминания, в том числе немало хороших. Однако синяки от пинков полицейского еще не сошли и служили напоминанием о том, во что превратился окружающий мир. Те минуты, когда мы с Изобель думали, что совместную жизнь еще можно наладить, оказались самообманом.