Фуга для темнеющего острова - Кристофер Прист

Двигаясь внутри девушки, я стал подталкивать винтовку к краю палатки. Шлюха лежала с закрытыми глазами, шевеля бедрами в такт со мной и никак не реагируя на посторонние движения. Наконец я отодвинул винтовку достаточно далеко от нас, но она по-прежнему оставалась под одеялами.

Отвлекшись на оружие, я потерял возбуждение и почувствовал, как член слабеет, хотя и находится внутри девушки. Я попробовал снова сосредоточиться на ней, на ее теле, исходящем от нее аромате, и это подействовало. Заминка, однако, дала о себе знать, и кончил я куда медленнее обычного. За время соития мы оба сильно вспотели.

Наконец мы оделись и вернулись к главной палатке. Товарищи встретили мое появление непристойными комментариями, мол, слишком долго. Девушка, с которой я был, вновь встала в строй, и ее тут же выбрал другой мужчина.

Я протиснулся в палатку, где Августин и его женщина сидели за столом в окружении выменянной еды, а оттуда – наружу, к оставленным тачкам. Я обошел их и направился к деревьям.

Оглянувшись, я увидел, что Августин подозрительно смотрит мне вслед. Я почесал в паху, мол, надо отлить. Он махнул рукой, и я пошел дальше.

Отойдя на почтительное расстояние, я сделал широкий крюк, держа лагерь по левую руку. Потом осторожно приблизился к палаткам. Никого рядом не было.

Прячась за каждым деревом и кустом, я подобрался к палатке, где лежала винтовка. Еще раз убедившись, что никто меня не видит, я на четвереньках подполз к пологу и прижался к земле, под тросом, соединявшим части забора.

В палатке мужчина оскорблял шлюху, покрывая самыми мерзкими ругательствами ее расу. От перевозбуждения голос у него срывался и хрипел. Она в ответ страстно стонала.

Я просунул руку под полог и нащупал винтовку. Медленно, чувствуя, как заходится сердце, я вытащил оружие из-под подстилки и кинулся к деревьям. Спрятав винтовку в густых зарослях боярышника, я направился обратно ко входу в лагерь.

Завидев меня, Августин отпустил похабный комментарий. Вокруг рта у него были коричневые разводы от шоколада.

* * *

Закрытие колледжа привело ко второму крупному финансовому кризису в моей жизни. Какое-то время мы с Изобель жили на сбережения, но уже через месяц стало ясно, что надо искать работу. До этого я не торопился, так как ходили слухи, мол, колледж вот-вот откроют. Я периодически звонил в администрацию. Там даже трубку не брали. Поэтому я все-таки искал себе другое место, хотя и без особого энтузиазма.

Великобритания переживала глубокую рецессию. Сколько бы правительство ни хвасталось своей налоговой политикой, от череды неудачных решений это не спасало. Именно экономическая программа принесла Джону Трегарту и его свите победу на выборах, однако на деле бюджет месяц за месяцем уходил в минус, государственный долг достиг рекордных отметок, резко подскочили цены, начались массовые увольнения.

Первым делом я пошел по издательствам, убежденный в том, что магистерская степень по истории Англии обеспечит мне должность редактора или консультанта, хотя бы временную. Очень скоро мне пришлось отказаться от этого заблуждения: моя степень не стоила и гроша. Кроме того, в книгопечатной отрасли, как и в остальных, всеми способами стремились сократить расходы, в первую очередь на сотрудников. Такие же сочувственные взгляды я встречал, обращаясь в разные учреждения – работа в конторе тоже исключалась. Туда, где требовался ручной труд, можно было не соваться. С середины семидесятых распределением рабочих мест в промышленности ведали профсоюзы. На серьезных предприятиях действовал принцип «закрытого цеха», на всех прочих низкоквалифицированный труд либо почти не оплачивался, либо им занимались сплошь иммигранты.

Окончательно отчаявшись, я обратился за помощью к отцу. До выхода на пенсию он занимал должность управляющего директора небольшой сети предприятий и по-прежнему имел там кое-какое влияние. Только крайняя нужда заставила меня пойти к нему. Мы практически не общались вот уже несколько лет, так что от этой встречи удовольствия никто не получил. Нехотя и в виде большого одолжения отец все-таки выбил для меня местечко на текстильной фабрике. Увы, я не смог выразить ему свою благодарность и раскаяние за то, что мы столь долго пробыли в ссоре. Он умер через пару месяцев, так и не узнав, насколько изменилось отношение сына к нему.

Когда насущный вопрос с деньгами был решен, я стал следить за ситуацией в стране. Улучшений не наблюдалось; напротив, во многом становилось только хуже. Испортилось даже то, что всегда казалось мне незыблемым. Проблемы возникали в каждом аспекте жизни, взять хоть поездки, хоть просмотр телевизора (особенно если учесть, что смотреть было практически нечего), хоть поход за продуктами. Преступность росла, школьники учились в переполненных классах, в больницах очереди на операции растягивались на годы, свет и газ отключали все чаще.

Существовали и более масштабные проблемы. Оказалось, наш колледж закрыли в соответствии с тайным замыслом министерства образования, нацеленным на сокращение числа заведений, дающих высшее образование. Крупным университетам пока ничего не грозило, но центры профессиональной переподготовки, курсы повышения квалификации и техникумы повсеместно закрывались. Прошло всего полгода, и корпуса колледжа перевели в коммерческое пользование, а землю продали под застройку. Не сказать чтобы народ возмущался: многие считали университеты рассадниками либеральных взглядов, которые и привели к нынешнему бардаку. Поначалу ситуация с вузами вызвала кое-какие протесты, но очень скоро внимание общественности переключилось на другие темы.

Работа на текстильной фабрике была однообразной и несложной. Я разрезал материю на куски определенной длины, складывал по цвету и типу ткани, проверял упаковку и правильность этикеток, а затем сопровождал партию до пункта выдачи. Эта процедура повторялась раз по десять за день, а если заказов много, то чаще. За неделю я довел работу до автоматизма, и она превратилась в монотонную рутину. Ради денег приходилось терпеть.

* * *

– Изобель, – позвал я, – подойди на минутку. Нам нужно поговорить.

– Я как раз тоже хотела с тобой побеседовать.

Оставив Салли у палаток, мы отошли в сторону. Нам обоим было неловко оказаться наедине. Даже не помню, когда мы в последний раз вот так вот разговаривали – может, несколько дней назад, а может, несколько недель. Отчего-то вспомнилось, что уже три месяца мы не спали вместе.

Я старался не смотреть на жену.

– Нужно что-то делать, Алан, – сказала она. – Так больше жить нельзя. Мне страшно за нас. Мне жалко Салли. Давай вернемся в Лондон.

– Боюсь, тут ничего не поделаешь. Ни до Лондона, ни до Бристоля нам не добраться. Остается ждать.

– Ждать чего?

– Откуда я знаю?… Пока все уляжется. Мы с тобой в одинаковом неведении.

– А о дочери ты подумал? Ты хоть внимание на нее обращаешь? – спросила она с нажимом. – До меня тебе дела тоже нет?

– Изобель, мы все в одной лодке.