Бред какой-то! - Шурд Кёйпер

– Давай я его уложу, – предложила я, – а ты помой посуду.

– Да ладно уж, – буркнул Донни и потащил Бейтела в палатку.

– Сначала пусть почистит зубы и примет душ, – сказала их мама.

– Да, мам. Окей, мам. Пока, мам, – огрызнулся Донни, и наши мамы ушли.

– Слышь, Бейтел, я засуну тебя в спальный мешок, расскажу одну сказку о слоне-невидимке с длинным невидимым хоботом и, если ты после этого не уснешь, положу тебе подушку на голову. Причем надолго.

– Бейтел часто видит слонов, – сказала я.

– Что она говорит? – спросил Донни у Дилана.

– Что Бейтел часто видит слонов, – повторил Дилан.

Мы с Диланом мыли посуду, точно брат с сестрой. Вокруг пищали комары. Мы били их щеткой для мытья посуды и кухонным полотенцем. Но на место каждого убитого комара прилетают двое других, чтобы отомстить за павшего товарища. Я спросила, удалось ли Дилану сегодня что-нибудь поймать. Кролика там или фазана.

– Поймал одну рыбину, – сказал Дилан, – первый и последний раз в жизни. Я снял ее с крючка и бросил в ведро. Потом хотел насадить новую наживку, но обнаружил, что на крючке висит глаз. От этой рыбины. Крючок прошел через зрачок. Казалось бы, глаз уже никак не может быть живым, но он смотрел на меня. Ну бред же, бредовее не бывает. На тебя, Салли Мо, никто еще так не смотрел, зуб даю.

Ох как ты ошибаешься, подумала я, именно так те глаза на меня и смотрели. Меня вдруг начало дико бесить слово «бред».

– И удочку, и силки я выкинул, – продолжал Дилан. – Если заскучаю, лучше пойду играть в футбол.

Я уже говорила: любовь учит человека врать.

– Я часто ходила с дедушкой Давидом на рыбалку, – сказала я, – и дедушка Давид меня предупреждал: «Салли Мо, как только увидишь, что поплавок уходит под воду, хватай камень или ком земли и бросай туда скорее. Чтобы рыба знала, что больше клевать не следует». Веселенькая получалась рыбалка! Нам эта система нравилась, и рыбам тоже.

– Как он поживает, дедушка Давид? – спросил Дилан.

– Умер. Три месяца назад.

– А ты молчишь.

– Думала, ты знаешь. Про кота же ты знал.

– Про него мама принесла новость.

– С его смерти прошло девяносто пять дней, десять часов и двадцать пять минут, – произнесла я. Если ему интересно, то пусть знает все.

– Shit, – ответил Дилан, – кто же у тебя еще остался-то?

– Ты, – сказала я.

– Да, Салли Мо, я всегда у тебя буду, всегда. Лови!

Дилан принялся кидать мне тарелки, а я их вытирала. Не пластиковые, кстати.

– Ему было девяносто два года.

– Ого!

– На самом деле он был мне прадедушкой, но других у меня никогда не было, потому что со всеми остальными дедушками и бабушками мама разругалась.

– Понятно, – сказал Дилан.

– Дедушка Давид жил на нашей улице.

Мы не разбили ни одной тарелки.

Как раз дедушка Давид и подарил мне «Гамлета». Сказал, что у него два экземпляра. Не могу спать, когда вспоминаю дедушку Давида, да и не хочется. Я это уже объясняла. Гораций писал: сarpe diem – лови момент днем. А для меня важнее сarpe noctem – лови момент ночью. Донни уже давно вернулся из деревни. А я снова вижу себя в утреннем лесу, как вчера, и солнечные лучи искрятся в миллионах дождевых капель на листьях и на траве. И Бейтел где-то рядом неспешно беседует с совой. Значит, это и был возвышенный момент номер один. Вот ведь, осознаешь это только задним числом. Как будто жить и испытывать – это не одно и то же. Ну и бред. Тут было написано «ну и бред».

Позапрошлым летом мне хотелось сидеть рядом с Диланом на мостках у воды, обнявшись. В прошлом году мне хотелось с ним целоваться. А в этом году я с ним на самом деле поцелуюсь. Я ему докажу, что он мне не просто брат, и заставлю его увидеть во мне не просто сестру. И это, доктор Блум, будет возвышенный момент номер два.

12 июля, воскресенье, 10:01

Этот остров прозвали Островом Искусств, потому что когда-то здесь жил аккордеонист. И еще потому, что однажды тут останавливались двое поэтов – в отеле, который с тех пор зовется «Два поэта». Правда, они тут оказались по ошибке: спьяну сели не на тот паром. Теперь здесь осталась лишь художественная ярмарка по воскресеньям. Или, как говорят наши мамы, «ярмарка художников». Мамы ходят туда не ради живописи, а ради живописцев. Новых папаш. По воскресеньям нам приходится вставать пораньше, потому что кафе открываются в десять утра, и мамы, в крепкой парфюмерной броне (с ног до головы), уже стоят наготове, чтобы занять лучший столик на террасе. Там мы сидим целый день. Завтракам, обедаем, ужинаем. Каждый год одно и то же: по воскресеньям – на художественную ярмарку. В обязательном порядке. Напитываться искусством полезно для общего развития.

Мамы разработали целую систему. Они обходят ярмарку трижды. В половине одиннадцатого, в половине второго и в половине пятого. Первый обход – выставление оценок по десятибалльной шкале, второй – проверка, третий – разминка. Пока они совершают обход, мы стережем их стулья. Малоприятное занятие. «Нет, простите, тут сидят наши мамы». – «Неужели? Они такие маленькие, или у меня что-то со зрением?» Некоторые желающие посидеть встают у нашего столика и сверлят нас взглядом: мол, валите отсюда, теперь наша очередь. Особенно когда я читаю. Читать можно повсюду, думают они, для этого необязательно занимать их стулья. Они правы, конечно. Это как с людьми, которые в самолете во что бы то ни стало хотят получить место у окна, а усевшись, тут же утыкаются носом в книгу. Я еще ни разу не летала, но уверена, что я как раз из таких. Неудивительно, что эти люди меня ненавидят.

Первый обход только что закончился. Мама Донни присудила парочку шестерок, моя мама – 7,8 балла, а мама Дилана не нашла никого себе по вкусу. Для нее все слишком старые. Услышав это, Дилан вздохнул с облегчением, но ненадолго: ему показалось, что его мама поглядывает на Донни. Того гляди придется звать Донни папой!

Я умираю со скуки. Когда у тебя на коленях книга, всегда можно почитать – неважно, шедевр ли это или просто какая-то чушь в переплете. Но когда у тебя на коленях тетрадь и ручка, далеко не всегда есть что написать. Мальчишки, кажется, тоже потихоньку покрываются ржавчиной. Жаль, не умею рисовать, а то бы написала их портрет: «Ржавеющие мальчики на террасе». Хотела бы я знать, о чем они думают!

В «реальном» мире узнать кого-то по-настоящему невозможно. Можно только интуитивно почувствовать, заслуживает ли человек доверия. Или рассуждать по-научному: в этот раз он сказал то-то и поступил так-то, а в другой раз – вот так-то, следовательно, если он сейчас говорит вот это, то вскоре, вероятно, поступит вот таким образом. Исходя из этого, можно с кем-нибудь подружиться. Или стать кому-то врагом. Или решить, что этот человек мне до лампочки. Но нередко случается что-то неожиданное, и приходится начинать сначала с этой неожиданностью в уме. Мысли-то у всех невидимые. Человек может думать: «Какая же эта Салли Мо хорошенькая, вот бы ее поцеловать!» Но при этом далеко не всегда скажет: «Салли Мо, какая же ты хорошенькая, хочу тебя поцеловать!» Нет, он скажет: «Ха-ха-ха, ну и тупица ты, Салли Мо, и к тому же уродина». Я немного преувеличиваю, но такое бывает. А вот еще из той же оперы: очень возможно, что все мы даже цвета видим по-разному. Может быть, для Дилана листья на деревьях ярко-оранжевые, а для меня – голубые, но нас обоих научили, что такой цвет зовется зеленым. И шпинат мы теперь тоже называем зеленым, потому что видим ярко-оранжевый и голубой. Надо поскорее приступить к завоеванию Дилана. Иначе от нехватки событий моя книга зачахнет, так толком и не начавшись.