Я — Господь Бог - Джорджо Фалетти

Потом случилось то, что случилось. Вообще-то он не ощущал за собой никакой вины.

Просто начался демонтаж.

Они с Дженни, его женой, стали все меньше разговаривать и все больше ссориться. Потом ссоры закончились, осталось молчание. Без всякой причины они вдруг стали чужими людьми. На том демонтаж закончился, и у них не хватило сил начать строительство заново.

После развода Дженни сблизилась с родителями и теперь жила с детьми в Квинсе. Отношения остались, в общем, хорошие, и, несмотря на решение суда, она позволяла ему видеться с детьми сколько угодно. Только Джереми не всегда мог это делать, и постепенно получилось так, что мальчики встречались с ним все реже и все менее радостно. Они редко стали бывать где-то вместе, а походы на стадион и вовсе прекратились.

Похоже, демонтаж стал его специальностью, и на работе, и вне ее.

Он отвлекся от этих мыслей и постарался вернуться к действительности.

«Сонора», строительная корпорация с головокружительным оборотом, где он работал, приобрела два четырехэтажных здания, стоящих рядом на углу Третьей авеню и Двадцать третьей улицы, заплатив владельцам внушительную сумму и предложив неплохую компенсацию немногим проживавшим там семьям. На месте этих домов будет построено жилое здание в сорок два этажа с гимнастическим залом, бассейном на крыше и прочими приятностями.

Подталкивая плечом, новое уничтожало старое.

Они уже почти завершили демонтаж здания. Джереми находил эту работу необходимой, но невероятно скучной. После многих месяцев труда, грохота, сотен грузовиков, увозивших груды камней и обломков, казалось, что дело еще и не начиналось.

Поначалу он даже с некоторой грустью смотрел, как рушились эти два старых дома из красного кирпича, небольшой кусочек истории, в которой он жил. Однако радость, которую доставляло строительство, оказывалась сильным антидотом.

Вскоре экскаваторы расчистят участок, где можно заложить фундамент, способный выдержать новое здание. А потом начнется его возведение, восхождение наверх, когда будет расти этаж за этажом, пока не настанет волнующий момент водружения на крыше звездно-полосатого флага.

Стоя в дверях бытовки, он увидел, что рабочие прекратили работу и один за другим направляются к нему.

Он посмотрел на часы. В спорах с этими дураками он и не заметил, как наступил обеденный перерыв. Ему не хотелось есть, но еще больше не хотелось сейчас разговаривать со своими рабочими, как это обычно бывало, во время обеда. У него сложились дружеские, чтобы не сказать сердечные, отношения с подчиненными. У них порой возникали разногласия по каким-нибудь житейским вопросам, но во всем, что касалось работы, на которую уходила большая часть их жизни, они оставались единодушны. И он старался, чтобы на стройке, которой он руководил, люди трудились в полном согласии. Тем самым он заслужил уважение как своего начальства, так и рабочих, хотя все знали, что он готов, если нужно, снять перчатку и показать железный кулак.

От того же, что иногда речь шла не о бархатной перчатке, а о рабочей рукавице, суть не менялась.

Рональд Фримен, его заместитель, поднялся в бытовку, отчего пол слегка вздрогнул. Это был темнокожий человек, высокий и тучный, любивший пиво и острые приправы. Оба пристрастия явно отражались на его лице и фигуре. Фримен был женат на женщине индийского происхождения. Нашел, как он выражался, карри по зубам.

Как-то раз Джереми ужинал у них дома и, когда попробовал блюдо под названием масала, так обжегся, что пришлось тотчас глотнуть пива. Потом, смеясь, поинтересовался у хозяина, не требуется ли для подачи такого яства разрешение на ношение оружия.

Сняв пластиковый шлем, Рон взял пластиковый контейнер, который каждый день давала ему с собой жена, и уселся на скамью, положив его себе на колени. Посмотрев на Джереми, он понял, что сегодняшний день следовало бы вычеркнуть из календаря.

— Неприятности?

Джереми пожал плечами:

— Обычные. Когда архитектор и инженер, проспорив о чем-то несколько часов, наконец договариваются, то, как выясняется, лишь о том, что нужно искать третьего зануду. Чтобы создать нечто вроде Бермудского треугольника.

— И нашли?

— Естественно. Дураков кругом хватает.

— Брокенс?

— Ну да.

— Даже если бы эта женщина вдвое лучше разбиралась хоть в чем-то, все равно ни черта не понимала бы. В постели она, должно быть, нечто, если муж предоставляет ей полную свободу.

— Или же он деревянный и посылает ее всюду, лишь бы она уставала и вечером ничего не требовала от него. Представь только, каково это, когда такая женщина лежит рядом и ее рука тянется к твоему…

Рон поморщился от отвращения и заметил:

— Лично мне, я думаю, нужно было бы в таком случае сунуть в трусы упряжку собак, чтобы извлечь его оттуда.

В это время двое мужчин поднялись в бытовку, а Рон как раз открыл контейнер с едой. Сильнейший запах чеснока заполнил помещение.

Джеймс Риттер, славный молодой парень, даже отпрянул:

— Господи, Рон! А ЦРУ известно, что ты носишь с собой оружие массового уничтожения? Съешь все это, так уж точно сможешь варить железо одним дыханием.

Вместо ответа Рон с удовольствием отправил вилку с едой в рот:

— Ты ничего не понимаешь. И заслуживаешь тех отбросов, что ешь обычно, которые гробят тебе желудок и даже сводят на нет эффект виагры, а без нее, я уверен, тебе уже не обойтись.

Джереми улыбнулся.

Ему нравилась их шутливая перебранка. Его собственный опыт показывал, что людям, занятым тяжелым трудом, легче работается в дружеской обстановке. Именно поэтому он тоже приносил еду из дома и обедал в бытовке вместе со своими рабочими.

Но если, случалось, вставал не с той ноги, то предпочитал уединиться. Чтобы обдумать свои проблемы и оценить чужие.

Он направился к двери и остановился на пороге, глядя наружу.

— Не будешь есть, шеф?

Он ответил не оборачиваясь:

— Загляну в закусочную, здесь рядом. Вернусь, чтобы сосчитать жертвы после обеда Рона.

Джереми спустился по ступенькам и превратился в обычного горожанина. Перешел по «зебре» на другую сторону и направился по Двадцать третьей улице, оставив за спиной Третью авеню.

Движение в этой части города в этот час было не слишком оживленное. Нью-Йорк жил в очень четком ритме, ну разве только время от времени сходил с ума, когда огромная масса машин и людей появлялась на улицах неожиданно, без всякого предупреждения и причины.

В этом городе все постоянно появлялось и исчезало, словно в каком-то вечном фокусе, — машины, люди, дома.

Жизни.

Он направился в закусочную, не задерживаясь у витрин. Отчасти потому, что его не интересовало их содержимое, но прежде всего потому, что не хотел видеть своего отражения в них. Из страха обнаружить, что он тоже исчез в небытии.