Портрет Лукреции - Мэгги О'Фаррелл

читалось всепрощение, а у ног кольцом трепетали огоньки множества свечей. Однако Лукреция не могла оторвать глаз от неба в прямоугольных рамках окон, от волнистой линии птиц среди облаков.

Ничего похожего на душу Марии она не увидела. Ни ветерка, ни движения, ни вспышки света. Только нескончаемый дождь, бьющий тысячами серебряных игл по подоконникам в детской, по полу и зеленоватым окнам, по улицам и домам всего города.

Примерно через месяц после похорон Марии чуткое ушко прижалось к шершавой деревянной перегородке между комнатой и кабинетом великого герцога и услышало следующее: глухие размеренные шаги из одного конца комнаты в другую, скрип пера, сдавленный кашель и совсем близкий шелест дыхания. А затем голос Вителли, советника великого герцога Козимо:

— Прискорбно, — произнес он и добавил: — Хотя, разумеется, ничто не сравнится с горькой утратой госпожи Марии.

Молчание, после — неразборчивое бормотание в знак согласия. Козимо.

— Письмо из Феррары подобает случаю, — отчитался Вителли.

Послышалось шуршание бумаги: похоже, послание внимательно изучали.

— Итак… — продолжил Вителли, встав поближе к перегородке. Судя по всему, он читал из-за плеча Козимо. — Юноша и его отец, герцог, безмерно опечалены утратой и выражают глубочайшие соболезнования вам и матери госпожи Марии.

— Да-да, — слегка нетерпеливо поторопил Козимо.

Если бы обладательница ушка подвинулась левее, то заметила бы просвет в деревянной панели, а если бы прижалась к трещине как следует, увидела бы свет канделябра, очертания кресел, стоящую фигуру — вероятно, Вителли — и человека, сидящего в чем-то блестящем и коричневом, а именно великого герцога Козимо в мантии на собольем меху, которую он носил в холодные дни.

— Второе письмо, — продолжил Вителли после небольшой паузы, ибо он всегда знал, когда говорить, а когда промолчать, — пришло от некоего приближенного феррарского двора.

Козимо тяжело откинулся в кресле.

— И?

— Отправитель намекает, что герцог огорчен неудавшимся союзом так же, как и вы. Далее упоминается — и весьма тактично, должен заметить, — что герцог слаб здоровьем, и приход к власти его сына, Альфонсо — лишь вопрос времени. Потому я вынужден поторопить вас с ответом. На это место претендуют многие, значит…

— Что тут поделаешь? Я отнюдь не…

— Письмо намекает, — объяснил Вителли, — что герцог положительно смотрит на брак сына с другой вашей дочерью.

— Но… — Козимо почесал в бороде. — Ее светлость Изабелла уже обручена, я не могу разорвать такое серьезное соглашение. Как он себе представляет…

Вителли вежливо прокашлялся.

— Полагаю, ваше высочество, речь идет о госпоже Лукреции.

Любопытная девочка — если она там была — отпрянула бы от просвета. Обернись люди в комнате и заметь ее за толстыми деревянными стенами, она и то удивилась бы меньше.

— Лукреция?.. — повторил Козимо. — Она совсем еще дитя…

Вителли опять кашлянул.

— Ей скоро тринадцать.

— Тринадцать? Нет, ей… десять, да? Она еще живет в детской, с куклой играет! Не может ведь Феррара…

Вителли знаком убедил его замолчать.

— Да, она юна и мала ростом, но скоро ей исполнится тринадцать, государь. Этот брак очень выгоден, вы сами много раз говорили. Подумайте только: нам снова выпала возможность заключить союз между нашим регионом и Феррарой. Сын герцога скоро сам станет герцогом. Да, религиозные взгляды его матери усложняют дело, но все можно уладить, если сын герцога и впрямь такой способный, как утверждает мой осведомитель. А если упустить случай, наше место с радостью займут другие. Очевидно, Лукреция вскоре… — Советник тактично помолчал и продолжил: — …достигнет зрелости. Если уже не достигла. Я наведу справки. Возможно, ваше высочество обдумает предложение?

Где-то в палаццо еще один голос, погрубее, сердито позвал:

— Лукреция! Лукреция! Куда она подевалась?

Любознательная девочка отбежала от перегородки и испуганным вихрем полетела по лестнице на второй этаж.

Няня скупо разливала суп, когда встрепанная Лукреция ворвалась в комнату, будто подгоняемая стаей волков; дверь хлопнула у девочки за спиной.

— Вон она где! — София пригрозила Лукреции половником. — Куда ты запропастилась? А я зову, зову!.. Садись сейчас же.

Лукреция устроилась за столом и взяла ложку. Брань Софии пролетала мимо ушей. Она не ела, только возила ложкой по тарелке, будто работала веслом на галее. В итоге суп Лукреции съел Гарциа.

Она все думала о разговоре между отцом и Вителли. Думала о сыне герцога Феррары, его блестящих сапогах, о том, как он прошел мимо нее на вершине башни, как погладил пальцем щеку. Думала о Марии, о лекарях, которые две ночи подряд шаркали туда-сюда: то в ее опочивальню, то обратно, а потом останки сестры положили в деревянный ящик и заколотили крышкой. Они потеряли Марию; многоглавое существо, именуемое детьми палаццо, утратило одну из голов. Лукреция слышала, что отец велел перенести портрет Марии из мезонина в его покои. Она представила, как безучастные, красивые глаза сестры неотрывно наблюдают за отцовской комнатой. Интересно, смотрел ли папа на картину каждый день? Врезалась ли в его память мельчайшая черточка покойной дочери? Когда пришло письмо от отца ее жениха, стоял ли он перед портретом, гадая, отдать ли взамен другую дочь?

Что бы сказала Мария?

Сама мысль о помолвке с этим мужчиной, сыном герцога Феррары, попросту не укладывалась в голове. Как гром среди ясного неба! Лукреция не знала, что и думать. Занять место умершей сестры!.. Она застыла от страха. Мозг сам начал подбирать сравнения с Марией: Лукреция меньше, куда хуже разбирается в музыке и танцах, тушуется перед гостями и придворными, витает в облаках и спит на ходу, теряет нить разговора, уступает Марии в красоте, ничуть не смыслит в нарядах и украшениях.

Она поставила локти на стол в детской, где провела всю жизнь, но собственное тело стало вдруг чужим: руки, ноги и голова принадлежали словно бы другому человеку, ей не под силу приказать им сидеть, поднять ложку ко рту, дышать. Страх нарастал, как мох на камне. Казалось, в палаццо прокралось нечто и теперь стояло у нее за спиной. Лукреция сидела над пустой тарелкой и трепетала. Ей представилась темная студенистая тварь с неровным, дрожащим контуром; глаз у твари не было, только влажная пасть, из которой шел пар. Ни к чему оглядываться: за ней явилась смерть. Пришло внезапное озарение: если этот брак состоится, она умрет — сейчас или чуть позже. Скоро. Никуда ей не деться от этой сущности, призрака собственной гибели.

Лукреция прижалась к краю стола. Огонь свечей вдруг стал невыносимо ярким, а потом угас. Грудь мучительно сдавило: тварь схватила свою жертву за горло и накрыла рот ледяными пальцами.

Ни с того ни с сего Лукреция скользнула под стол и поползла на ощупь. От твари не убежишь,