Подпольная империя - Дмитрий Ромов

этом даже и не вспоминал, других дел было много.

— Ладно… — буравит она меня недоверчивым взглядом. — Звони ей.

— Сейчас? — удивляюсь я.

— Ну, а что? Время ещё детское. Давай.

— Ну ладно, а что сказать?

— Не знаю. Скажи что-нибудь, чтобы я поверила тому, что ты тут наплёл.

— Блин, ну ты вообще. Фрау Мюллер. Я её номер не знаю. Куда звонить-то?

— А я тебе скажу. У меня записан. Иди, набирай.

Я встаю и подхожу к телефону.

— Диктуй. А ты как узнаешь, что она мне будет отвечать? Вдруг я тебе инсценировку прогоню?

— Не беспокойся, у меня в спальне параллельный телефон. Я всё буду слышать.

— Вот же ты иезуитка!

Она диктует, и я набираю.

— Алло, — практически сразу отвечает Куренкова.

— Валя, привет, — говорю я. — Это Егор Брагин. Я не поздно?

— О, Егор! Привет. Я уж заждалась твоего звонка. Не поздно. Ну, ты где пропал? Я жду-жду, мне нужно понимать, принимаешь ты моё предложение или нет.

— Я вот как раз поэтому и звоню. Валь, слушай, дай мне, пожалуйста, ещё денёк. Я тут уезжал в Ташкент на конференцию, а она плавно перетекла в пленум, короче, вообще некогда было подумать. Мне ещё посоветоваться надо.

— Ты с Новицкой не говорил ещё? Как она к этому отнеслась?

— Не говорил, в том-то и дело. Завтра постараюсь к ней на приём попасть и обсужу всё.

— Надо было, наверное, мне с ней самой поговорить. Но я просто думала, что тебе проще. По-семейному, так сказать, — она смеётся.

— Так, — говорю я строго.

— Ну, в смысле, бюро горкома, это же одна большая семья, — продолжает ржать она.

— Да, в этом смысле всё верно. Ну так что, ждёшь до завтра?

— Ну что уж с тобой делать, жду конечно. Но давай уже не позже завтрашнего вечера, хорошо?

— Да, железно.

— Ну ладно. Зашёл бы хоть как-нибудь, а то всё занят да занят.

— Так у меня экзамены скоро, сама понимаешь…

Мы ещё перекидываемся несколькими ничего не значащими фразами, и я вешаю трубку. Из спальни выходит Новицкая и внимательно на меня смотрит.

— Хм… — наконец, произносит она. — Заранее договориться о таком разговоре было бы сложно, конечно. Но что у тебя со спиной?

— А это-то тут причём? Моя спина — моё богатство. Чего?

— Поцарапался, да?

— В смысле?

Блин, у неё реально крыша поехала. Ну и дела…

Задери рубашку.

— Да ты чего, Ир?

— Задери рубашку, я сказала.

— Пока не объяснишь не задиру, — мотаю я головой.

— Крупнозадая твоя любит мужикам спины царапать, вот я и хочу взглянуть, отчего ты там стонешь. Показывай!

— Знаешь что! Я тебе крепостной актёр что ли? Если это шутка, то нихрена не смешная. Я тебе сказал, что у меня с ней ничего нет? Ты мне что, не веришь? Тебе слова моего мало? Тогда я пошёл, х*ли я вообще здесь делаю? Я, как мартышка дрессированная, по телефону поговорил и дал тебе подслушать. Кто бы мне сказал, что я это сделаю по желанию бабы! Писец! И тебе мало? Нихера себе ты царица! Да пошла ты! Начальница ты вон там, в километре отсюда. А здесь мне начальники на**й не нужны. Чао, бамбино, сорри.

— Ах, ты, щенок! — возвышает она голос. — А ну, стоять!

Знала бы ты сколько раз я про этого щенка слышал.

Она подскакивает ко мне и, схватив обеими руками за воротник рубашки, рывком разводит их в стороны. Раздаётся треск и стук пуговиц о паркет. Охренеть! Сицилийские страсти. Она заскакивает мне за спину и рывком приспускает рубашку. А-ай!!! Ну ладно, любуйся. Бешеная.

Ирина замирает и долго ничего не говорит.

— Ну, нагляделась? — спрашиваю я. — Теперь пуговицы собирай.

— Это… — голос её дрожит. — Это кто сделал?

Биполярочка, похоже…

— Менты, кто ещё.

— Что? Это у нас в милиции произошло?

— Молодец, догадалась. Ищи пуговицы, говорю тебе, а то мне к Куренковой пора.

Она легко касается кончиками пальцев к моей спине.

— Больно?

— Есть маленько. Так нет, но когда одежду срывают чувствительно.

— Прости, — шепчет она и касается спины губами.

— Ладно, чего уж там. Нервишки разыгрались. За рубашку мать, конечно, шкуру спустит. И, главное, объяснить трудно, как такое случиться могло. Типа меня подъёмный кран крючком зацепил, вот пуговицы и не выдержали?

— Дурак, — сквозь смех говорит Новицкая. — Ты что, сразу сказать не мог?

— Да ну тебя! — говорю я сердито. — Всё, пошёл я раны зализывать. А ты тут валерьянки прими, ноль семьдесят пять.

— Так, — голос её снова становится жёстким. — Говори, кто это сделал! Я это так не оставлю. Сейчас в обком партии позвоню, первому. Мы всех этих тварей посадим!

— Точно, — соглашаюсь я. — На электрический стул. Ира, тебе ничего не нужно делать. Я всё уже сделал. Или ещё сделаю. Прекрати.

Она обходит вокруг меня, разглядывая моё тело в поисках других следов побоев.

— Нет! — говорит она. — Даже и не думай, что…

Я не даю ей договорить, притягиваю к себе и целую. Она не сопротивляется. Разумеется, нет. Обхватывает мою голову и отвечает со всей страстью перенервничавшей женщины. Её руки соскальзывают ниже. Она гладит мою грудь, плечи и, наконец, крепко прижимается и обнимает меня с чувством и недюжинной силой.

Я непроизвольно дёргаюсь, когда её руки задевают ушибленное место. Она разжимает объятия и отскакивает.

— Ой, прости-прости! Идиотка… Прости.

Она снова начинает гладить мою грудь и замирает.

— Сделаем по-другому, — шепчет она. — Чтобы тебе не было больно.

Она опускается на колени и расстёгивает ремень.

— Ира, — говорю я, — мне в душ надо.

— Ничего, — шепчет она, — это ничего…

Но стянув штаны, она смотрит совсем не на то, к чему только что испытывала горячий интерес. Она смотрит на чёрные синяки на моих ляжках…

Потом я всё-таки иду в душ и мы кое-как утоляем свой голод. Мои движения скованы и оба мы больше думаем не об удовольствии, а о том, как не сделать мне больно. В общем…

Когда я собираюсь уходить, она берёт меня за руку.

— Послушай, Егор, — говорит