Катары - Патрик Вебер

Ле Биан продолжал читать, и на память ему пришел голос Филиппы: нежный и чистый, будто хрустальный:

— Вы добрый муж, я уверена…

Она говорила словами простыми, иногда устаревшими, но не на языке ок древних времен. По всей видимости, девушка, называвшая себя Филиппой, играла какую-то роль, как в театре. Но с какой целью? А главное — чего она так боится? Ле Биана начинало влечь к себе это чарующее видение, появлявшееся тогда, когда его меньше всего ожидаешь…

Берлин, 1938

Дорогой Жак.

Как ты знаешь, я всегда ненавидел тех историков — педантов и рационалистов, — которые упрямо желают смотреть на вещи только через призму своих высокомерных предрассудков. Слава богу, тот, кого я почтительно назвал Хозяином Грааля, не из таких. Антонен Гадаль, не щадя сил, стремился разгадать тайны, остававшиеся неразрешенными в течение долгих веков.

Он показал мне удивительную пещеру Ломбрив, вход в которую величественно высится над поселком Юсса-ле-Бен. Она не расписана доисторическими рисунками, но в ней есть другие сокровища. Мой вожатый нашел там много человеческих останков. Так он получил доказательство, что некогда там совершались черные мессы. Кроме того, он записал многочисленные надписи, оставленные несчастными изгнанниками, из века в век прятавшимися там. Нужно углубиться в этот каменный коридор, встать перед окаменелым водопадом и таким образом понять, какое чудо с самых древнейших времен завораживало людей. Показал он мне и тысячеколонный зал — удивительный природный собор, — причем сказал, что в пещере отыскал еще много предметов, которые принес к себе в домашний музей.

Сам я пришел к выводу, что пещера Ломбрив, без всякого сомнения, служила некогда приютом для катаров, стремившихся скрыться от своих палачей. Эти люди, поклонявшиеся миру и справедливости, ненавидели насилие и бороться с врагами могли только пламенем своей веры. Гадаль любил делиться своим увлечением, но он умел быть и скрытным, когда считал это необходимым. Он лишь очень немногое рассказал мне о том, какие предметы нашел в пещере, а когда я произнес роковое слово «сокровища» — расхохотался. Сокровища там, конечно, есть, ответил он мне, только все зависит от того, какое значение мы вкладываем в слово «сокровище».

Этот разговор у нас случился, когда мы вышли из пещеры. Я был тогда и возбужден, и уязвлен. У меня было ясное впечатление, что при всем нашем единомыслии он говорил мне не все, что знал. С этого дня, чтобы раскрыть глубочайшую тайну катарского наследия, я мог рассчитывать лишь на самого себя. Когда мы спускались к дороге в село, мой взгляд остановился на большом белом доме прямо у шоссе. Я спросил Гадаля, кто там живет; он ответил мне: это гостиница, но сейчас у нее нет хозяина. Я заметил, что из сада за домом можно подняться к пещере так, что этого никто не заметит. И я решил узнать об этом деле все, что можно.

Преданный тебе

Отто Ран.

Первым чудом этого дня было то, что машина Шеналя-сына завелась. Мотор заурчал, и Ле Биан пустился по арьежским дорогам на приступ древней крепости. Именно такой несколько высокопарный образ возник в его уме, когда он выехал из Сен-Поля-де-Жарра. Ле Биан надеялся, что голос Филиппы — странного призрака, всю ночь снившегося ему, — наконец соединится с каким-нибудь внешним обликом. Он представлял ее себе в самых разных видах: как высокородную средневековую даму, как преследуемую монахиню, как графиню в роскошном наряде… Лица у нее тоже были самые разные: прежде всего, конечно, лицо любимой Жозефины, но и Эдит, и других женщин, возникавших в его жизни за последние годы. В конце концов он решил, что Филиппа должна блистать всеми возможными достоинствами. Она была отважна, нежна, умна и, уж конечно, чиста, как все катары, боровшиеся со своими гонителями.

Итак, ум его блуждал вокруг обольстительного образа Филиппы, а глазам открывались тем временем виды горного Лангедока. Он проехал деревеньки Селль и Фрейшене, залюбовался видом ущелья Лоз. Довольно было вида этих гор, чтобы понять, о чем могли мечтать люди в этом глухом уголке Французского королевства, что возвышало их дух. Лангедок место не заурядное, не из тех, к которым привыкаешь с первого взгляда. Путника здесь встречают гигантские скалы, словно бросая ему грозный вызов. Арьежский край суров, и только поднявшись высоко вверх можно увидеть его таким, каков он на самом деле. Ле Биан ощущал странную робость. Проехав Монферье, уже недалеко от Монсегюра, он чувствовал себя как мальчик по дороге на первое свидание. А вдруг у него не получится? Что скажет Филиппа, если он не сможет оправдать ее надежды?

«Вера наша не может погибнуть…»

Утреннее небо голубело. Лишь ватные хлопья двух-трех облачков оттеняли эту яркую синеву. Лучшего времени для поездки Ле Биан и выбрать не мог. Он подъехал к подножью пога, и дивно чистые хлопья потемнели, посуровели. Но решимость историка было не смутить такой малостью. Он улыбнулся, подумав, что готов быть достойным Монсегюра, какова бы ни была тому цена. Он даже пожалел, что вожделенный миг достанется столь малым трудом. Ле Биан припарковал машину под высокой скалой, высившейся над округой Ольма, и огляделся. Нигде не было ни души — лишь деревушка Монсегюр притулилась у подножья пога, словно кладбищенская собачонка у огромного каменного памятника. К своему великому удовольствию, Ле Биан убедился, что никаких удобств для туристов здесь нет. Только еле видная за кустами стрелка указывала на крутую тропку, ведущую в крепость. Ле Биан пошел по ней, не раз и не два споткнувшись о камни, катившиеся из-под ног.

Чем ближе он подходил к крепости, тем больше казалось, будто она играет с ним в прятки. Она то появлялась, то пропадала, повинуясь прихотям дорожки, змеившейся между густых зарослей. Каждый раз, когда историк видел прясло каменной стены, сердце его начинало биться сильнее. А когда ее камни скрывались из вида, у него появлялось приятное чувство, что передышка перед решительной встречей с врагом продолжается. Но вот, наконец, закончились все увертки, вся игра в кошки-мышки. Минут сорок пять утомительного пути — и Ле Биан оказался на вершине у самого входа в крепость. В тот же миг один из белоснежных комьев, которые он видел еще от подножья, целиком накрыл всю стену. Крепость походила на женщину, которая явилась на свидание, но из последнего кокетства не спешит показать свои прелести. Тут Ле Биан опомнился: сравнение было явно не подобающее. Монсегюр нисколько не был похож на молодую кокетку. Даже сквозь тучу угадывалось, что камни, из которых он сложен, — это материал, из которого делают героев, воинов без страха и упрека.

Историк подумал об Отто Ране, который первым побывал здесь лет двадцать тому назад, и подумал: а что же чувствовал тогда он? Ле Биан догадывался, как возбужден был Ран, уверенный, что под ногами у него то самое сокровище, которое он разыскивает. Но знал ли сам он в точности, какого сокровища жаждет? Ле Биан вошел во внутренний двор крепости. Он не был красив, но впечатлял своей теснотой и высотой, а еще суровой простотой архитектуры. Снизу казалось, что замок огромен, но во дворе это впечатление терялось и казалось, что вы в глубокой теснине. Стены были очень толстые; кладка ясно указывала на то, какую стратегическую важность приписывали крепости строители. Осматривая двор, Ле Биан с удивлением заметил, что все облака вдруг стремительно улетели прочь. В несколько минут весь облик крепости переменился. Твердыня, которую он видел умственным взором, снова стала каменным гигантом, твердо стоящим на земле. Судя по следам на земле и остаткам двух костров посреди двора, Пьер решил, что перед ним здесь уже проходили посетители.