Дублерша для жены - Марина Серова

— Цинично излагаешь, — не удержалась я от комментария.

Сергей пожал могучими плечами.

— Цинично поступать можно, а цинично излагать — запрещено цензурой? Джип Алинин раскидало в радиусе двухсот метров, представляешь? Леонтьич именует этот фейерверк скромным словом «сгорел». От подружки, понятно, ничего не осталось. Но это мало кого интересует. Забавно другое: кто? Кто делает все это? Я потому и хочу постоянно проверять тебя, потому что ты, верно, не понимаешь, в какую игру ввязалась.

Я тебе все честно говорю. Впрочем, насколько я знаю, тебе не впервой играть в такие игры — я пробил твои данные по линии ФСБ. Ну что тебе сказать? С таким послужным списком ты нам вполне подошла. Тем более что сходство приличное, а про косметическую операцию Алины мы Оттобальдовичу уже дали понять.

— Я и не сомневалась, что вам со мной повезло, — усмехнувшись, с иронией сказала я.

— Можно сказать и так. Ну вот, вроде все изложил. Напугалась, нет, а? По моим раскладам — не должна.

— Да не надо меня пугать, Сережа. Меня и не так пугали. Я все-таки надеюсь, что меня, то есть Алиночку, не будут убивать всю сразу.

— Я тоже на это надеюсь, — отозвался личный охранник Эллера. — Кстати, сейчас едем к батюшке. Проще говоря — к Бжезинскому. Если не проколешься у него, так не проколешься нигде.

— Я так и подумала, что Бориса Оттобальдовича вы держите за самого опасного человека, — с иронией сказала я. — Леонард Леонтьевич тоже высказывал подобные опасения.

Вышедкевич взглянул на меня исподлобья и снова пожал плечами. Я же заговорила голосом и с интонациями Алины:

— Бжезинский — оно, конечно, человек большой, но зачем же выключатели ломать, Сережа? — Тут я хихикнула и сама себя оценила:

— Похоже сказала, правда? Главное, как я понимаю, не переигрывать. Как ты с этим злосчастным выключателем…

* * *

Борис Оттобальдович Бжезинский встретил нас довольно холодно. Он быстро пожал руку зятю, мельком оглядел меня и выговорил:

— А, вернулась с курорта? Вижу, вижу, опять обличье штопала. Мне уже доложили. На себя не похожа. (Я едва не вздрогнула и внутренне сжалась, тут же мельком взглянула на себя в зеркало: почему не похожа, похожа, еще как похожа!) Заняться, что ли, больше нечем? — продолжал Бжезинский. — Ну что за народ — только и умеют, что развлекаться. Вы, Леонард Леонтьевич, хоть бы роль дали ей в фильме. Какую-нибудь третьего плана, потому что из первого ей нельзя давать — картина тогда уж точно провалится.

— Ты, папа, меня всегда высоко ценил, — буркнула я, вложив в эту фразу все эмоции, которые могли бы обуревать тщеславную Алину Эллер при подобной реплике отца. Надо сказать, что я, наверное, все-таки волновалась, потому что голос предательски дрогнул. К счастью, все это было списано на вполне понятное при таком лобовом оскорблении негодование.

— Борис Оттобальдович, у меня не так много времени, так что, быть может, пройдем? — осведомился Эллер.

— Да, стол уже сервирован. Кстати, у нас сегодня гости.

— Гости?

— Не только вы. Будет господин Лукин с супругой. Вы, московские, его не знаете, а вот Алина, кажется, с ним знакома.

Лукин! Тот самый человек, о котором предостерегал меня Вышедкевич. Лукин, большая тарасовская шишка. Впрочем, мне приходилось слышать о нем и раньше, но никогда не случалось сталкиваться с ним лично.

Да, действительно, он был чрезвычайно молод для такой ответственной должности, какую занимал в данный момент. Едва ли ему сейчас сильно за тридцать. К тому же, если судить по свежему, даже цветущему виду, подтянутой фигуре и безукоризненной, ровной белоснежной улыбке, господин Лукин чрезвычайно старательно следит за собой по принципу — на бога, а также природу и молодость надейся, а сам не плошай.

Он был облачен в такой же безукоризненный, как весь его внешний вид, светло-серый костюм-тройку. Честное слово, если уж окончательно ставить себя на место Алины, то неудивительно, что этот Лукин ходил у нее в близких знакомых. Чрезвычайно близких знакомых. Потому как хоть Леонард Леонтьевич и был знаменитым режиссером, и молодился до последней возможности, и трепетно относился к своему здоровью, тем не менее молодость есть молодость — Лукин выглядел куда привлекательнее.

Тем больше удивления вызывала сопровождающая его женщина.

Это была увядающая особа со старательно замазанным косметикой лицом. Вероятно, желая подчеркнуть свою относительную молодость, она облачилась в претенциозное платье, оголяющее плечи и подчеркивающее бюст. Определив для себя возраст дамы приблизительно в сорок два — сорок три года, я тем не менее подумала, что выглядит она совсем неплохо даже рядом с красавчиком Лукиным, цветущим и благоухающим.

Как, скажем, выглядела бы неплохо моложавая мама рядом со взрослым сыном.

Лидия Ильинична, так звали женщину, очень подошла бы для Эллера или для Бжезинского, который был, между прочим, вдовцом.

Кстати, о Борисе Оттобальдовиче. От былой красоты, о которой упоминала моя тетушка, рассказывая о молодости Бжезинского, ничего не осталось. Длинное, обрюзгшее, неулыбчивое лицо тестя Эллера выражало два чувства: желчное раздражение и сарказм. Полузакрытые морщинистые веки накидывали на облик этого человека своеобразный флер надменной углубленности в себя. Лицо его как бы говорило: «И что за шушера у меня в доме собралась! Дочка-дура, ее муженек-режиссер, плешивая самовлюбленность, да еще сопляк из Регистрационной палаты со своей престарелой коровой». Ничего подобного сказать вслух Борис Оттобальдович, понятное дело, себе не позволял, но лично мне хватало и одного выражения его лица.

— Ну вот, — проговорил хозяин дома, когда все расселись за столом, — наконец-то собрался весь старинный ареопаг. А то мы как-то заждались Алину Борисовну, катающуюся по заграницам. А, Алина Борисовна? — глянул он на меня.

«Алина Борисовна»! Эллер еле заметно толкнул меня под столом коленом, и я ответила:

— А меня больно никто и не приглашал.

Да, за границами каталась. А сам-то… Тоже, наверное, только что из Финляндии приехал, от друзей, стариков-разбойников.

Мой ответ вызвал легкий шелестящий смех. Видимо, я удачно попала. Про поездки Бориса Оттобальдовича в Финляндию к друзьям, которых он называл стариками-разбойниками, я, как и о многом другом, узнала от Эллера и из видеозаписей Алины.

— Ну ладно, — бросил Бжезинский, — хватит пикироваться. Приехала — и хорошо. Надеюсь, отдых пошел тебе на пользу, дочь.

— Конечно, на пользу, — вместо меня ответил Леонард Леонтьевич, — как-никак Альпы, мороз и солнце — день чудесный…

И снег, снег!

— Чудесней не придумаешь. Зато у нас в Тарасове, в глуши, мороз присутствует, а вот снег выпасть не удосужился. Не знаю, о чем там, в небесной канцелярии, думают, — выговорил Лукин. Я впервые услышала его голос, оказавшийся высоким и довольно мелодичным, если бы не несколько визгливых ноток, проскользнувших в его речи.