Потребитель - Майкл Джира

Несколько лошадей отделяются и врываются в стеклянные двери кинотеатра. Юноша слышит, как они содрогаются в страхе и смятении под натиском битого стекла и хаоса внизу, затем тяжелые удары копыт на лестнице, удары в его дверь. Он убирает плитки и распахивает дверь. Лошадь, огромная, блестящая стоит во вспышках света и дыму, фыркая тяжело, будто она только что ворвалась в бытие, доставленная с далекой планеты, поглощенной насилием, сюда, в эту сморщенную клетку, вспыхивающую движущимися непостижимыми формами.

Он вонзает свой нож ей в глаза. Лошадь кричит, как ребенок Он загребает охапками ее взмыленную гриву и валит ее, сопротивляющуюся, на пол. Ее нога бьет по воздуху кругами, как если бы она пыталась плыть боком в зыбучем песке. Он перерезает ей горло. Пока она вертится на месте, разбрызгивая кровь в мигающем дыму комнаты, он запирает дверь и подпирает ее плитками.

«Теперь я буду в безопасности», — думает он, вскрывая ей брюхо. Взяв свою соломинку для винта как дыхательную трубку, он заползает в лошажьи внутренности, похожий на подводного ныряльщика, сворачивая свое тело внутри разорванной лошади, ему тепло, он прячется.

1994

Две обнаженные женщины переплелись на сцене, их головы погребены друг у друга между ног. Каждая шепчет молитву сверкающей жемчужине похоти, сокрытой в глубине утробы другой. Их лица показываются, скрываются, показываются, затем скрываются. С каждым ритмическим толчком черты Лица теряются во влажном блеске плоти, подобно голове богомола, ныряющей, в содрогающееся тело связанной жертвы, пожирая ее внутренности.

В комнате тихо, только отдаленное жужжание городского шоссе доносится из вентиляционной решетки в потолке, сливаясь с ровной мантрой их соития.

Круглая платформа в центре комнаты накрыта дешевым оранжевым велюром. Прожектора по углам комнаты освещают белую плоть женщин. Платформа медленно вращается, освещая их кожу сначала красным, потом желтым, потом розовым, пока они заняты своим делом. Прожектора нагоняют жару в замкнутом пространстве комнаты, и эта жара перемешивается со сладким соком их пота, сообщая атмосфере комнаты плотность подводного мира.

Щелчок выключателя в главном офисе. Тяжелые удары диско сотрясают воздух монотонным уханьем басов. Женские тела едва заметно отзываются на внезапное вторжение перегруженного звука. Скоро их плоть будет двигаться в изысканных вариациях механизированного ритма, подобно паре угрей, сплетающихся в иле океанского дна.

С началом музыки портье открывает двери в кабинки, расположенные по кругу комнаты, в них заходят мужчины и занимают места перед окошками. Те расположены в ряд по стене комнаты, где на сцене свиваются женщины. Если им случится поднять глаза со сцены вверх, оторваться от своего ритуала, окошки покажутся зеркалами. Но если им захочется в них заглянуть, за матовой отражающей поверх ностью они смогут различить темные очертания мужчины в кабинке и флуоресцентный блеск освещения над его головой.

Музыка диско рвется в кабинки сквозь динамики в потолке. Закрытое и тесное, как туалет, пространство, действует подобно резонирующей коробке, усиливая басовые частоты и усугубляя клаустрофобию кабинки. Густой металлический запах семени уплотняет воздух, прорываясь из-под более резкого запаха дезинфектанта. Мужчины втягивают аромат в свои легкие, где он растворяется и всасывается в кровеносную и нервную систему, отравляя их восприятие. Потенциал убийства и извращения, обычно подавляемый, в этом воздухе насыщается и усиливается.

Уверенность в анонимности отворяет дверь еще шире. Если бы одной из женщин случилось войти в кабинку, оказавшись не просто образом, видимым сквозь экран, ее бы точно выпотрошили, сожрали заживо, изувечили. Мужчины не способны к самоконтролю, У них всех есть глубоко подавляемая потребность вкушать кровь. Когда они мастурбируют, под невинными детскими фантазиями, которые они воспроизводят, истинным эротическим стимулом является действительная притягательность возможного насилия.

Мои руки мягки и прохладны. Когда я касаюсь гладких эмалированных стен моей кабинки, я чувствую, как сквозь них проходит в меня тепло женщин. Я вбираю все, что окружает меня. Я чувствую горький привкус светящегося газа флуоресцентной трубки у меня над головой. Я способен определить единственную ноту монотонного гудения света под ритмом глубинной бомбы диско. Грохот музыки бомбардирует мое тело и раздувает меня в стороны, прижимая меня К стенкам кабинки. Я больше не заключен в самом себе. Я пристыкован к стенам, я часть живой клетки. Кабинка — организм. Кабинки по кругу — злобные клетки вокруг раковой опухоли. Женщины разлагаются, высасывая друг друга и гоняя свои едкие соки туда-сюда, разделяя друг с другом Свою болезнь. Я чую их запах, проникающий сквозь стену: сероводород с аммиаком.

На определенном месте музыки женщины встают с платформы и апатично танцуют по всей арене. Вихрь света кружится, кислотный, насыщенный, свет плещется, словно вол-пи прилива в жидком интерьере комнаты. Женщины двигаются сквозь радугу цветов, подобно безвольно дрейфующим телам во вселенной околоплодных вод. Запертое в кабинках, наше возбуждение растет.

Я первый просовываю руки сквозь резиновую дыру в стене туда, в теплое помещение, где обитают женщины.

Ни медля с ответом, множество рук наваливаются на арену вылезая из окружающих стен. Щупальца без тел, они образуют внутреннюю нервную систему подводного существа, которое шарит вокруг в поисках пищи и стимула. Пальцы жестикулируют, корчатся и выкручиваются, пытаясь привлечь внимание танцовщиц. Изнутри женщины видят мерцание зеркал, отражающих разноцветные вспышки света, а под зеркалами — липкие цепкие коконы, бешено раскачивающиеся в ускоренном течении.

Помучив нас несколько минут, они откликаются на наш беззвучный зов и дают центробежной силе своего танца вытолкнуть их тела на периферию арены. Прокатываясь по стенам, они переходят из рук в руки, а в них суют, их щипают, мнут, раздирают. Если бы у моей руки был рот с зубами, я разодрал бы кожу настежь и пил бы густую кровь, перекачивая ее прямо в мой желудок, наполняя себя убийством досыта.

Она будто в экстазе. Поры ее эпителия истекают соками, что бродят в ее внутренностях. Мои руки скользят в ее смазке, наэлектризованные ощущением ее нутра. Я сжимаю резиновый сосок, мои руки пробегают по ее гладкому животу, ковыряют воспаленный шрам над ее лобковыми волосами. Я складываю пальцы воронкой и вдавливаюсь ей в утробу, а она прижимается к стене задом, раздвигая ноги. Она смотрит вверх, закатывая глаза, пока зрачки не скрываются под веками. Язык ее взбивает пену на губах, и слюна течет по ее подбородку.

Мы соединены, все кабинки — друг с другом, мужчина и женщина, рука и тело, жидкое и твердое, живое и неживое. Не важно, мои ли руки внутри нее или чьи-то еще, пока она вращается и скользит от щупальца к щупальцу. Мы — единое создание, пульсирующее блаженством, зрелищем, звуком. Наш оргазм никогда не кончается.

1993

В вышине, в стене заброшенного здания немой карлик сидел, как сыч на насесте, на своем высоком табурете, и косился на улицу, выглядывая из черного пустого окна. Волны обвалившейся крыши и бетона раскатились под ним по стройке, как если бы его здание обрушилось с неба, и от него при падении распластались круги разрухи. Рассыпанные внизу снежные корки слепили его своими бликами, как зеркала в чаще, от чего цветные блестки и прозрачные пауки Проплывали у него перед глазами, а зрачки сужались от света, Во тьме позади него его кровать высилась горой заскорузлых одеял и протертых покрывал, которые он выуживал из окрестных куч мусора и складывал из них влажный холм в дальнем углу комнаты. Постель была еще теплой после его Ночных ворочаний, на холоде от нее шел пар, мерцающая подкова оплавленных свечей заключала ее в своей дуге, как сумрачного зверя в магическом круге.