Потребитель - Майкл Джира

Когда она скрылась за угол, карлик обратил внимание на крысино-кошачий сброд, доканчивавший свою пищу. Вскоре все было сожрано, и они схлынули, как океанский прилив, назад, в подземные ходы строительных завалов.

Карлик занимался тем, что продавал причудливые безделушки и штуковины, которые чинил ночью, наутро раскладывал на одеяле, расстеленном прямо на тротуаре. Хлам, который не удалось продать, он оставлял на месте, а затем шел гулять по городу, роясь в кучах мусора и на свалках. Если ему случалось набрести на заколоченное жилище-склеп, он отдирал с окна фанеру, и втягивал в ноздри прохладный черный мускусный запах. Он вытаскивал из здания жалкие сокровища и аккуратно складывал их в тележку из супермаркета, которую толкал, полуобвиснув на ней, по дорогам своих странствий. Чихуахуа плелась за ним на длинном веревочном поводке, жалко волочась по щиколотку в битом стекле и использованных шприцах по улицам, где запах мочи был столь непроницаемо густым, что собака беспомощно кашляла и чихала, пока карлик не подсаживал ее на передний борт тележки, где она восседала, как ощипанная птица или безумный трясущийся тотем на капоте машины.

Им часто случалось проходить через более обустроенные районы, где они стояли посреди прилизанных дизайнов и шлифованного стекла, похожие на мерзких изгоев из развращенного средневекового цирка. В таких местах карлик рыскал по мусорным бакам, подбрасывая кофейные чашки, газеты и недоеденные сэндвичи в воздух, как безумный. Иногда он останавливался у телефонной будки и обрушивал поток нечленораздельных фонем в болтающуюся трубку, будто яростно обвиняя равнодушного бюрократа в некоей беспредельной несправедливости. Белый грим трескался в судорогах гнева, и мясистая красная змея языка билась в его желтых зубах. Вонь его немытого, заросшего грязью тела поднималась из заплесневелых слоев одежды и распространялась вокруг защитным облаком, удерживая пешеходов на расстоянии. Собака щелкала на них зубами, хотя была слишком близорука, чтобы видеть их.

Старуха поселилась в доме пару недель назад. Однажды утром, когда карлик спускался в черный лестничный колодец здания, внезапный поток света хлынул из дверного проема. Ей каким-то образом удалось отодрать фанеру, закрывавшую оконную раму, а теперь она подметала, вздымая муть скопившейся за десятилетия пыли. Она яростно работала в центре циклона, как злая ведьма, ожесточенно взбалтывающая вихрь чумы. Карлик застыл в темноте за ее спиной, разглядывая ее. Когда пыль осела, он увидел, что она уже затащила в угол матрас, завалив его своими одеждами, и уже успела украсить подоконник личными вещами — дешевым пластмассовым распятием, коробками свечей, бутылками воды и водки. Он осторожно шагнул к свету, чтобы не испугать ее. Старуха оперлась на метлу, и некоторое время они молча смотрели друг на друга. В конце концов, она улыбнулась, и карлик подошел ближе. По прошествии нескольких недель они развили максимум взаимоотношений, на которые каждый был способен, принимая во внимание полное отсутствие у нее членораздельной английской речи и его словарь исступленных жестов и бессмысленных огласовок.

До ее появления единственными посетителями его жилища были наркоманы, которых он слышал поздно ночью, когда они выдирали медь из телефонной проводки и раскурочивали остатки сантехники, обгладывая труп архитектуры. Наркоманы небольшими группками собирались на перекрестках, пинали землю ногами и орали без всякой причины, вечно в поисках варианта. Они, должно быть, высмотрели, как он залазит в люк и вылазит из люка, в тот самый день, когда он научился проникать в здание и добираться до верхнего этажа. Следующей же ночью его от запаха тьмы под холмом одеял пробудили отдаленное громыханье и скрежет; следующие несколько дней они становились все слышнее, по мере того, как гости лезли вверх, разрушая один за другим этажи на своем пути. Карлик хорошо спрятал электропроводку внизу под лестницей и подсоединил ее к основанию уличного фонаря, засыпав провод и соединение мусором. Он никогда не зажигал свет ночью, боясь привлечь полицию или, хуже того, наркоманов. Но вскоре они появились-таки у него за дверью — в тот момент, когда он работал в грудах трансформаторов, телеэкранов, кассетных магнитофонов и электрических игрушек, так что они услышали зуд его дрелей, почуяли запах припоя и поняли, что внутри есть что-то ценное.

Однажды утром, сидя и попивая сироп от кашля, он поднял глаза и увидел наркомана, злобно скалящегося на него из дверного проема. Карлик сгреб ржавый мясницкий нож из кучи на столе и спрыгнул со своего стула, как обезумевший шимпанзе. Кудахча и визжа, как попугай, он покатился к двери. Наркоман отпрыгнул вслепую к темной лестнице — его потряс этот дебильный клоун-лилипут с фарфоровым лицом и растянутым алым ртом, издающий мультяшные вопли, призванные изображать муки ада. Той ночью карлик разыскал засов с полицейским запором и поставил его на дверь, чтобы дома чувствовать себя в безопасности. Но следующей ночью он проснулся от осторожного звука пилы у своей двери и приглушенного хихиканья заглядывавших в щели наркоманов. Он распахнул дверь и выплеснул полную чашку аккумуляторной кислоты прямо в лицо одному, и вонзил нож в руку другому; чихуахуа визжала, как жестянка, которую царапают гвоздем, а он верещал свой боевой клич. Наркоманы бежали опять, с воем топая вниз по лестнице. Больше они не возвращались. На следующий день приехала старуха.

Он сидел у окна, глядя вниз на ровное поле, выкупанное в холодном лунном свете и разрезанное пилоообразными тенями, как будто кору земли взломало архитектоническими плитами. Под ней обнажился каркас арматуры, дранки и резаного металла, похожий на расползающуюся сетку водорослей. На другой стороне поля из-под колышущегося одеяла, наброшенного на съеженный силуэт окна какого-то сквота, мерцал сумеречный свет. Слабое дребезжанье гитары, сопровождаемое чем-то похожим на хныканье избалованного ребенка, разносилось по пустырю; время от времени его нарушали выкрики пьяного воодушевления и звон бутылок, бьющихся о кирпичи внизу. Посреди хлама, на большой бетонной плите, стоящей наискось, собаки сплелись вихрем крови и клыков, пожирая друг друга под аккомпанемент коллективного энтузиазма толпы помешанных пьяниц, ревущих в катарсисе, как на второсортном боксерском матче. Бойня вдруг прекратилась, и постепенно звук, который, должно быть, продолжался все это время, стал явственно различим — далекий стон, низкий и тщетный, будто кто-то воспроизводил жуткие бессловесные эмоции тягостного сна, не просыпаясь. Карлик понял, что звук идет изнутри здания, снизу: должно быть, это старуха. Он взял фонарик, отомкнул запоры на двери и стал спускаться по лестнице. Собака плелась за ним следом. Стон не утихал, направляя его. Добравшись до низу, карлик услышал сдавленный хрип, обволокший его в окружающей тьме так, будто он просочился сквозь полог мрака. Карлик ждал, что грубые руки сейчас протянутся к нему и начнут слепо гладить его по лицу. Но за последним темным поворотом лестничного колодца он увидел бледный свет свечей, тускло мерцавший, трепеща в дуновении сквозняка из ее окна. Когда они подошли к двери, собака чуть отступила назад, рыча, как глохнущий двигатель.

Старуха лежала на спине посреди помещения, раскинув ноги и руки, будто в зловещей имитации гимнастики. Слюна стекала из уголков ее рта и рассеивалась мелким туманом, когда хриплый стон выходил из самых глубин старухиной груди. На мертвой точке в растворяющемся дыме и мраке над нею застыли глаза, как будто старуха расшифровывала тайное послание, начертанное во мгле. Бутылка водки валялась, растекаясь темной лужей, около ее головы.