Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов

Чтобы она стала ухой, полагается шесть килограммов линя — хариус у нас нынче идет на второе… раздельное питание, короче говоря, рыбный день… Варим так: рыбка опускается в марле… и кипит в ведре, пока глаз у рыбки не побелеет. Почему? Да потому что рыбы в бульончике или костей, не дай бог, не может быть; рыба всегда подается отдельно, ставится на стол рядом с бульоном, и лучше всего — в деревянной мисочке…

Если — тройная уха, значит, не обессудьте: три раза по шесть килограмм, марля за марлей… каждый кидок — минут на семь-десять, не больше. Но обязательно должны быть ерши. Если уха тройная — обязательно ерши, а ерши нынче делись куда-то, нет их в озере, вот хоть убейся…

Таких, как Чуприянов, директоров, Бурбулис обзывал «красными директорами».

Это он как клеймо ставил, а директора посмеивались: красный цвет — цвет крови, «красный» — значит… директор до века, до последнего вздоха.

Паразит он и есть паразит — вот только откуда этот Бурбулис взялся?

Почему так много сейчас паразитов?

— Если на Западе вам заказывают отель, выдается специальный талончик — ваучер… — закончил Петраков. — Отсюда и заголовок…

Он ел не отрываясь, в обе щеки, не замечая крошек, валившихся изо рта.

— Черт его знает, — усмехнулся Чуприянов, — я в отелях не бывал… всегда жил только в гостиницах, но считать, раз такой мажор пошел, я умею, грамотный…

Сколько людей сейчас в России? Сколько осталось, точнее говоря? Мильонов сто пятьдесят — так? Умножаем на десять тысяч рублей. Умножили? Умножили. И что? Правительство… Ельцин этот… считают, что вся собственность Российской Федерации… заводы, фабрики, комбинаты, железные дороги, порты, аэродромы, магазины, фабрики быта… все, что есть у России… все это стоит… — сколько? — Чуприянов напряг лоб. — Полтора триллиона… — всего? Нынешних-то рублей? Е-ш-шьти… — а они у нас считать-то умеют, эти министры? Они хоть школу-то закончили?.. Как, Николай Яковлевич? Да, у нас один «Енисей», — Чуприянов мотнул головой, — вон он, на том берегу… тянет на пару миллиардов, а если с полигоном, где Петька Романов, Герой Соцтруда, свои ракеты взрывает, и поболе ведь будет…

Петраков взял рюмку.

— И что… они, демократы ваши, думают власть удержать после такого жульничества?.. Да я сам народ в Ачинске на улицы выведу!

Когда русский человек нервничает, в нем всегда появляется некая угроза — обязательно!

— Ну хорошо, это все — пацаны, — заключил Чуприянов. — А Ельцин-то, Ельцин куда смотрит?

Он злился.

— Особый случай, как говорится… наш новый Президент. — улыбнулся Петраков. — Но меня вот… — Чуприянов подлил водку… — да, благодарю вас, Иван Михайлович… меня вот что интересует: если вдруг случится чудо и в обмен на ваучеры ваши мужики получат, все-таки, акции Ачинского глинозема… вот как сибиряки себя поведут? Комбинат — огромный, стабильно имеет прибыль, значит, тот же Егорка… вправе рассчитывать на свою долю — верно? Как он поступит: будет ждать свою долю… год, другой… или продаст, к черту, свои акции… вот просто за бутылку?

Катюша разлила по тарелкам уху, но Чуприянов не ел — он пристально, не отрываясь, смотрел на Петракова.

— Если сразу не прочухает — продаст, — быстро сказал Чуприянов.

— Так… — Николай Яковлевич согласно кивнул, — а если… как вы выразились… — что ж тогда?

— Тоже продаст. Станет моим ставленником, вот и все.

— Кем, Иван Михайлович?.. Кем станет?

— Моим ставленником. Я ж его сразу раком поставлю, что ж здесь непонятного? Я что, дурак, что ли, егоркам такой завод отдавать?

К чертовой бабушке вниз по течению, короче говоря…

Чуприянов, кажется, уже опьянел. «Вся русская история до Петра Великого — сплошная панихида, а после Петра Великого — одно уголовное дело, — подумал Петраков. — Кто это сказал? Ведь кто-то сказал… — как же точно сказано, а?..»

— Они ведь — трудовой коллектив, Иван Михайлович…

— Насрать! Раз трудовой, вот пусть и вкалывают, — огрызнулся Чуприянов. — Чем дальше в лес, тем б…ди дешевле! А с прибылью комбината мы уж сами как-нибудь разберемся, верно говорю.

— Упрется Егорка, Иван Михайлович. Не отдаст!

— Ишь ты, пьянь тропическая! Так я ж ему такую жизнь сорганизую, да он тут же повесится, сердечный! Причем — со счастливой улыбкой на своем вечно небритом лице, потому что здесь, в Ачинске, ему некуда идти, все тропы обрываются, город маленький и без комбината ему… да и всем тут… — хана просто…

Но вот вы, умные люди, академики, бл…, объясните мне, старому глиномесу: если наше государство вдруг сходит с ума, почему в Москве это сумасшествие называется реформами? — Чуприянов взял рюмку, покрутил ее и — резко поставил, почти кинул обратно на стол. — Если наше государство не хочет покупать глинозем само у себя, если наше государство не хочет (или не умеет) распорядиться своими богатствами — что ж… да ради бога… пусть государство покупает основные богатства не само у себя, а у Чуприянова, я ж за! Разбогатею, это факт, раз кооперативы про…бал, хоть сейчас-то разбогатею! На курорты поеду, на юных гондонок поглазею всласть, можа у меня что и зашевелится… — поди плохо? Только если господин Гайдар отделяет наш комбинат от государства лишь потому, что он понятия не имеет, что такое глинозем, то это, в три гроба душу мать, в корне, извиняйте, меняет всю ситуацию в стране — слышите, да? Если этот парень не хочет, чтобы я, по привычке, и дальше требовал у правительства деньги на новую технику, то я его сразу огорчу — буду! Буду требовать! Модернизировать и перестраивать комбинат из своего кармана я не стану, нашли ж, бл, дурака! Если я разбогатею, так я сразу жадный окажусь! Я теперь буду сволочь. Такой стану жадный — Гарпагон отдыхает! То есть я буду как все, потому что у нас в стране сейчас все сволочи!

Мой комбинат меня не переживет? Нашли чем испугать, я ж старый! Пусть это трухля и уходит вместе со мной на тот свет, оно и лучше будет, значит, незаменимые — есть! А для легенды вообще хорошо: был Чуприянов — была жизнь, а раз помер, значит, и вам всем смерть! Я ж Катюхе своей этот быдляк… не оставлю, быть глиномесом — не ее дело, да и не справится она с комбинатом! Я ей деньгами отсыплю, яйца оставлю, а не курицу, ибо куда же Катюхе моей… столько яиц? — Поймите, Николай Яковлевич, я издавна привык жить за счет товарища Брежнева, Леонида Ильича, или его сменщиков. То есть — государства! Жить за свой счет я, извините, научусь не скоро, потому что у меня дело — к ящику идет!

И всю прибыль я оставлю себе, а не трудовому коллективу, потому что в гробу я видел этот великий трудовой коллектив! Кто они без меня? А никто! Хватит, бл, уже романтики; прибыль я отправлю к друзьям-компаньонам в Австралию, меня там все хорошо знают, потому как я Гайдару совершенно не верю! Да и как ему верить-то? Вы на рожу его посмотрите, как Гайдар подарил нам комбинат, так, пожалуй, и отберет его!

То есть, так… уважаемый Николай Яковлевич, уважаемый наш… академик: я, будьте уверены… лично выгребу из своего производства все, что смогу. Сам (для начала) скуплю его акции, а уж потом, когда на комбинате смертью запахнет, приеду к вам, в Москву, и громко скажу: ей, правительство, гони деньги, нет у меня денег на самосвалы и бетономешалки! Так что думай, правительство, решай: или — спасай мой комбинат деньгами, или Россия у тебя, правительство, без алюминия останется — вот ведь какое греховодье будет, вот ведь к чему дело идет!