Танцующая в Аушвице - Паул Гласер

Не только Кейс любезен и предупредителен с немцами. Так же ведет себя большинство голландцев. Никто не хочет отказываться от привычного образа жизни. Немцы держатся безупречно, и многие газеты хвалят их приятные манеры. Они призывают общественность к тому, чтобы та лояльно приняла новую власть. В женском журнале Libelle я читаю статью о бедных немецких солдатах, которые — ах! — так страдают вдали от дома. На долгие месяцы оторваны от жен и детей — и все во имя отечества. Это настоящие мужчины, которые преданно служат своей родине, и мы должны уважать их за это — так было написано в журнале всего через две недели после того, как эти настоящие мужчины вторглись в Нидерланды. Послушание и покорность стали главными чертами голландцев. А еще в цене — восхищение и искреннее желание стать частью этого нового порядка и Великого Рейха. Рейхскомиссаром Нидерландов назначен австриец Зейсс-Инкварт[22]. Он умный, чувственный, воцерковленный, играет на фортепиано, умеренный национал-социалист. Не устает подчеркивать, что голландцы — это тоже германцы. Что немцы и голландцы — братья по крови. Многие голландцы считают точно так же. Гитлер лично просил нашего рейхскомиссара поддерживать с голландцами дружбу.

И не счесть голландцев, которые с готовностью сотрудничают с новой немецкой властью. Обычные граждане, полицейские, госслужащие, предприниматели. Промышленность процветает благодаря новым немецким заказам, безработица стремительно падает, людей радует такая ситуация. Сопротивление едва ли возможно. Командующий немецкими войсками фон Фалькенхаузен пишет Зейсс-Инкварту: “Die Haltung der Bevölkerung sei einwandfrei und überraschend bereitwillig. Jeder Hass fehlt, innere Ablehnung sei nicht fühlbar. Die kurze Dauer des Krieges liess Verbitterung nicht auf kommen”[23]. С подобным я сталкиваюсь почти повсеместно. Не знаю, что об этом думать. Ведь до сих пор все, о чем в последние годы я слышала от немцев еврейского происхождения, многие из которых бежали в Нидерланды, не внушало оптимизма. Кузен предупреждал нашу семью о том, что нацистам верить нельзя. Еще до оккупации он советовал уезжать из страны, а сам со своим семейством эмигрировал в Голландскую Ост-Индию.

Я не имею ничего общего с иудаизмом, всегда была слишком занята другими делами, и к тому же немцы столь приятны в обхождении… Газетные статейки, восхваляющие нацистов, потихоньку действуют на мое сознание, и это уже начинает меня беспокоить.

В один из дней ко мне домой заглядывает Кейс. Как бы мимоходом он просит, чтобы я подержала у себя какие-то бумаги с немецкими печатями, и рассказывает, что проворачивает интересные делишки в Кельне и в Антверпене. Он полон энтузиазма и искрится энергией. Вскоре после его визита подруга рассказывает мне, что своими глазами видела, как в театре “Люксор” Кейс нежно обнимал немецкую девицу. Кельнер из “Лоэнгрина” тоже доводит до моего сведения, что Кейс с немкой махнули в открытом автомобиле в отель “Бос эн Фен” в Ойстенвейке. Там они провели ночь и прокутили кучу денег.

Когда через несколько дней Кейс снова появляется у меня, я делаю вид, что пребываю в полном неведении. Он мил и галантен — как всегда. Внезапно я взрываюсь и вываливаю все, что знаю о его похождениях. Отпираться бессмысленно. Но Кейс и тут выкручивается: сообщает мне, что ему уготована важнейшая политическая миссия и вскоре он станет дипломатом. С тех пор как “Лоэнгрин” сделался Wehrmachtsheim — штаб-квартирой новой власти, там много чего происходит. Каждый вечер — музыка, танцы, заключаются торговые сделки. Там ведут переговоры высокопоставленные немецкие офицеры и политики. Может, все именно так и есть, как рассказывает мне Кейс, но я больше не верю ни единому его слову. В очередной раз я разрываю с ним все отношения.

Спустя некоторое время я узнаю, что немка, проживающая в Wehrmachtsheim, становится его постоянной подружкой. Их часто видят вместе. Однажды, проходя мимо “Лоэнгрина”, я вижу в окне все его семейство, включая новую “невесту”. Та смотрит на меня торжествующе, и мне остается избрать единственно разумную тактику — я отворачиваюсь и смотрю в другую сторону.

Я чувствую себя несчастной. Сначала этот злополучный развод с Лео. Потом — разрыв с Кейсом. Я искала у него поддержки, но Кейс решил оказать поддержку другой. Я больше не могу давать уроки танцев и сижу без денег. У меня нет своего дома, я вынуждена жить у родителей. Мне 25 лет, и у меня провал по всем фронтам. Особенно остро я переживаю это, когда вспоминаю, с каким шумом я покинула отчий дом в Неймейгене. Теперь я сама готова над этим посмеяться. И вроде поначалу все складывалось неплохо — хороший заработок, замужество, танцевальная школа. Но теперь — полный нуль, пустота, все вернулось на круги своя. Мне не повезло. Или, может, я хочу слишком многого? Или просто я глупа как пробка? К последнему выводу я склоняюсь все чаще. Впрочем, это не имеет значения, поскольку ничего в моей ситуации не меняет. Надо что-то делать, пора выбираться из этой трясины. Танцы и сердечный друг — вот без чего я пропадаю. И я полна решимости это исправить.

Для начала я связываюсь с Лео и прошу отдать мои дипломы и сертификаты, подтверждающие мою квалификацию, чтобы я могла снова давать уроки танцев. Мой бывший муж наотрез отказывает мне в этом.

— … А без этих документов ты больше не сможешь преподавать, — говорит он мне. — Уж не думаешь ли ты, — добавляет он, — что я добровольно вырою себе могилу, разрешив тебе конкурировать со мной?

— Короче, все! — заканчивает он разговор. — А если у тебя все-таки хватит смелости давать уроки, я приложу все усилия, чтобы тебя уничтожить.

Я в ярости. У него мои документы, он попросту их украл! Он не имеет на это никакого права. Но перед кем я буду отстаивать свои права? В любом случае это займет у меня слишком много времени. Но я все равно снова буду давать уроки танцев.

Газетные объявления, сообщающие об открытии “Танцевальной школы Розы Гласэр”

Первым делом мне нужно зарегистрироваться во вновь учрежденном Нидерландском союзе преподавателей танцев при созданной немцами Культурной палате. Евреи не могут стать членами этого союза, однако с помощью одного коллеги, имеющего вес в мире танца, мне удается туда проникнуть. Благодаря этому я снова получаю право преподавать. Я регистрирую танцевальную школу, арендую известные танцполы в разных городах и даю рекламные объявления. При разводе с Лео я прихватываю с собой всю базу данных наших учеников, которую сама же и собирала. Всем ученикам я высылаю приглашения в свою школу, теперь они могут выбрать, у кого из нас учиться, у Лео или у меня. Параллельно печатаю объявления в местных газетах и расклеиваю афиши при входе в разные увеселительные заведения. Такую же афишу я вывешиваю в холле танцевальной школы Лео. Мне это кажется забавным, хотя вскоре я узнаю, что моя афиша была сорвана на следующий же день. Все рекламные тексты я пишу сама. Они должны быть завлекательными и с изюминкой. В годину бедствий и нарастающей тоски мои тексты обращены непосредственно к людям. Я постоянно меняю слоганы: “Даже тьма не помешает детям танцы посещать!”, “С Розой Гласэр вы всегда в числе лучших танцоров!”, “Наш танцпол хорош уже тем, что там встречаются хорошие люди!”, “Уроки танцев для высшего общества! Роза Гласэр позаботится о вашем стиле и осанке!” Помимо текстов для рекламной кампании я пишу книжечку о танцах и этикете, которая так и называется: “Танцуй правильно”. Я издаю книжку за свой счет, и все ученики, записавшиеся в мою школу, получают ее бесплатно.