Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

* * *

Самсут уже который час смотрела в окно, толком даже не осознавая, что она там видит. А там, как раз напротив полицейского управления, где находились камеры предварительного заключения, располагался дворец Правительства. И перед ним сутки напролет, сменяясь каждые два часа, несли службу эвзоны — солдаты национальной греческой гвардии. Поначалу Самсут, еще находясь в состоянии шока, никак не могла понять — кто эти люди? Что, впрочем, немудрено, ибо греческие воины были одеты по какой-то старинной военной моде: в белые шерстяные юбки и в кожаные туфли с носами, загнутыми, как у гауфовского Карлика-носа… Ах, как они с маленьким Ваном смеялись и плакали тогда над злоключениями несчастного карлика — не к месту вспомнилось Самсут, и она снова заплакала. Кто бы мог подумать, что заграница, из которой столько ее знакомых приезжало с самыми радужными впечатлениями, для нее обернется угрозами, насилиями, погонями и тюрьмами.

«Может, это все моя несчастная армянская судьба? — опять не к месту подумалось ей. — Ведь армяне всегда были несчастными, изгнанниками. Как там говорила бабушка?… Пандухты? Да, и еще была какая-то поговорка на эту тему, что-то про еду… А, вот — «хлеб пандухта горек, а вода — отрава». Вот именно. Самое главное, что необходимо человеку в жизни — хлеб и вода.

Впрочем, кормили здесь, как и в кипрской камере, вполне прилично и даже на обед давали местное пиво «Альфу». Честно говоря, так Самсут не питалась даже дома. Здесь, в смысле разнообразия продуктов, особенно овощей, фруктов и всяких даров моря…

Первый день Самсут еще кричала, что-то доказывала, требовала российского посла и просила связаться с Овсанной Симеоне из таможенной полиции Кипра в Ларнаке. Но бесстрастные греческие полицейские выглядели в своей черно-синей форме словно истуканы, и упорно делали только то, что считали нужным. А именно:

— водили ее на допрос к толстому веселому следователю, глаза которого ужасно напоминали глаза-маслины грека Саввы;

— приносили еду три раза в день;

— молчали, как рыбы.

За эти несколько дней Самсут даже научилась разбирать в их легкой, торопящейся гортанной речи отдельные слова, вроде «калимэра» 12 и «калиспэра» 13 и подозрительно знакомое словечко «эфхаристо» 14. Но ведь, кажется, это было какое-то церковное слово. И совершенно непонятно: почему здесь оно слышалось от всех направо и налево?

Но самые ужасные секунды Самсут пережила тогда, когда после одного из допросов за дверью оказалась гомонящая толпа журналистов, заблестели вспышки камер и фотоаппаратов. Причем среди греческих слов Самсут явственно различила и английские, и русские. Конечно, едва ли подобное известие дойдет до глухого украинского села Ставищи, но по каналу новостей в Питере мелькнуть очень даже может. А там, дома, достаточно увидеть подобный сюжет хотя бы кому-нибудь одному из ее знакомых… Самсут густо покраснела, не только лицом, но и плечами, и грудью, и инстинктивно попыталась закрыть лицо руками. Это в чем-то было даже хуже того, когда ее, еще лежавшую на постели с закрытыми глазами и переживавшую неприятные ощущения сна, вернул в реальность вежливый, но жуткий оклик полицейского.

Потом ее еще два раза возили на виллу, к несчастной беседке, где укладывали бутафорское тело, и заставляли показывать, где и как она стояла в ту ночь, как толкала, как снимала кольцо, как при борьбе была выбита у нее из руки золотая зажигалка… Чудовищная нелепость происходящего убивала Самсут, и она теряла всякую способность к размышлению, к логике, впадая в какую-то прострацию. Единственное, что она твердо заучила и запомнила, так это требование посла. Поэтому она упрямо повторяла его на каждом допросе.

Наконец, на третий день, ее вызвали к жизнерадостному следователю господину Харитону, и там, в кресле у стола, оказался еще один человек, в безличном костюме и с таким же безличным лицом разведчика.

— …Второй секретарь посольства Российской Федерации Николаев, — представился он, едва приподнимаясь. — Я предпочел бы остаться с подозреваемой Головиной вдвоем.

Харитон с радостью ушел (вероятно, отправился в близлежащую псистарью 15), оставив у дверей только двух молчаливых полицейских.

— Я готов выслушать ваши пожелания, Самсут Матосовна, — не меняя интонации, предложил второй секретарь.

— Вы, что, действительно верите в весь этот бред? — ужаснулась Самсут.

— Выбирайте выражения, Самсут Матосовна! Речь идет о правосудии дружеского государства, имеющего с нами…

— Да знаю я, знаю! Но вы сами подумайте, зачем мне его убивать?… Я от него ничего, кроме добра, не видела! Он предложил мне такую работу, он ко мне… как к дочери относился!

— Однако в деле, насколько я знаю, есть показания, что у вас с хозяином фирмы была интимная связь. Или, во всяком случае, убитый ее домогался.

— А, может быть, что это я… домогалась? — зло огрызнулась Самсут.

— Это там тоже есть, — спокойно ответил секретарь. — Старик был холост, богат… Иначе, зачем же вам было дарить ему прядь своих волос?

Самсут в отчаянии закрыла лицо руками.

— Вы, наверное, все-таки ознакомились с моей жизнью в России… Разве я похожа на авантюристку и убийцу? — наконец, выдавила она последний аргумент.

— Но ведь история с вашим появлением здесь тоже имеет под собой какую-то основу? — невозмутимо вопросом на вопрос ответил бесстрастный Николаев. — И потом что это за странные разговоры о каком-то баснословном наследстве?

Отвечать было нечего.

— Но разве вы не обязаны просто защищать своих граждан? Ведь американцы давно бы уже такой скандал подняли!

— Обязаны. И защищаем. Но надежды, Самсут Матосовна, прямо вам скажу, мало — все улики против вас, вы сами видите.

— Но хоть вы-то как русский человек, верите, что я тут не при чем? — всхлипнула Самсут, уже просто всячески оттягивая тот момент, когда беседа закончится, и она снова окажется в камере — теперь, вероятно, уже надолго, если не навсегда.

— Я верю только фактам, — отрезал второй секретарь и поднялся, давая полицейским понять, что уходит.

И тут на какие-то короткие секунды в Самсут проснулась ее древняя горячая кровь: она вдруг выпрямилась и сверкнула черными глазами.

— Никогда, никогда Россия не будет великой страной, пока ее представляют вот такие вот ничтожные, равнодушные ко всему люди, как вы, господин Николаев! Спасибо, мне больше не нужна ваша помощь!

Однако секретарь российского посольства не обратил на ее слова никакого внимания…

* * *

Вернувшись в камеру, Самсут снова встала у зарешеченного окна и уставилась на эвзонов, похожих на игрушечных солдатиков. Она смотрела на них и не видела их. Несчастная Самсут чувствовала сейчас лишь то, что стоит на краю какой-то бездны: ветер трепал и заворачивал одежду. Внизу шевелились клочья тумана, то собираясь в клубы, то расползаясь, то переплетаясь, кружили друг возле друга, время от времени открывая кусок ярко-синего моря.