Вьетнамский кошмар - Брэд Брекк

Взгляд этих глаз был застывшим.

Последними из вертушек появились мёртвые. Они были в мешках — семнадцать зелёных прорезиненных мешков около семи футов в длину, винтовки положили рядом. Я видел очертания тел внутри, видел, как выпирали ботинки. Саттлер покачал головой и загасил сигарету о каблук.

— Не знаешь, как это случилось? — пробормотал он.

— Какая разница? Мёртвые есть мёртвые, — сказал я.

— Должно быть, их убили сегодня.

— Да, наверное, утром, когда мы завтракали.

— Как думаешь, из пулемёта?

— Может быть. Или из гранатомёта. А, может, из миномёта. Не знаю…

— Просто интересно.

— У-гу.

— Сколько, по-твоему, им было лет?

— Ну, восемнадцать, девятнадцать. А что?

— Это такая потеря.

— Это война…

— Чёрт возьми, у меня мурашки бегают.

Зловещие мешки имели по отверстию на каждом конце и ничем не были примечательны, кроме надписи «Голова» с одной стороны. По всей длине мешка шла толстая застёжка-молния. Мешки были наглухо застёгнуты, но из некоторых просачивалась кровь и капала на покрытие аэродрома, привлекая мух.

Мешки для тел — это бесформенные контейнеры, в них кладут погибших и везут в Сайгон, в похоронную службу, которую в армии называют «Турбюро «КИА». Тела моют, штопают, бальзамируют, одевают в форму с иголочки (по возможности), кладут в алюминиевые ящики, грузят в самолёты и отправляют в Калифорнию, на авиационную базу Трэвис, а оттуда — по домам, хоронить.

Мы долго, не отрываясь, смотрели на мешки. Меня бросило в дрожь от вида мертвецов, лежавших на взлётной полосе и как будто что-то желавших сказать.

— Добро пожаловать во Вьетнам, новичок! Пожалеешь, что попал сюда…

— Что?

— Я хочу рассказать тебе кое-что, свежачок. Например, какая лажа может случиться с тобой во Вьетнаме. Сам увидишь, когда потеряешь невинность.

— Но…

— Война для меня кончилась. Удачи тебе, берегись Люка-Азиата…

Они больше не были солдатами, только телами без душ. И мы приехали сюда, чтобы заменить их. Нас тоже пустят на корм Коварной Убивающей Зелёной Машине.

Солдаты были грязные и мокрые. Несколько раненых. Они почти не разговаривали, а просто брели, спотыкаясь, мимо со своим боевым скарбом к грузовикам, которые повезут их в тыл, к палаткам, передохнуть день-другой.

Прошёл фотограф из «Ассошиейтид пресс», прыгнул в джип и сказал соседу — фотографу «Юнайтид пресс интернейшнл»: «Третья рота вляпалась в говно: напоролась на полк СВА. Посмотри сам, Руди…»

Через час нас посадили в грузовики и отвезли в базовый лагерь, расселили по палаткам и накормили. Всё здесь было иначе, чем в 90-ом батальоне, и мне сразу захотелось вернуться назад и страдать от жары и скуки.

Нас предупредили о москитах. Москиты постоянно заражают солдат малярией. И эта болезнь в дивизии превратилась в настоящую эпидемию.

Предостережение не новое. О малярии говорили ещё в Форт-Полке, там мы даже начали принимать таблетки, чтобы выработать от неё иммунитет. Оранжевые таблетки нужно было принимать регулярно. Мы глотали их каждое воскресенье, и нам обещали, что во Вьетнаме в боевых частях проследят, чтобы мы продолжали их глотать.

В палатках над земляным полом всегда кружили стаи москитов. Чтобы получше защититься от них, мы опускали рукава рубашек и спали, не раздеваясь, под москитными сетками. Но косила людей не только малярия. Болотная лихорадка, дизентерия и желтуха тоже собирали свою дань по всему Вьетнаму.

На занятиях повышенной подготовки пехотинца нам преподавали даже курс иммунизации, чтобы защитить от различных болезней, распространённых в Индокитае — о некоторых я даже не слышал.

Граница периметра была меньше чем в пятидесяти метрах от нашей палатки — ряды и ряды скрученной в спирали колючей проволоки, один над другим, и через равные промежутки — сторожевые вышки и блиндажи, обложенные мешками с песком.

Перекатывающийся гул артиллерии, всю ночь бьющей по дальним целям, убаюкал солдат, со мной же из-за этого грома случилась бессонница. Я всё прислушивался, вздрагивал и никак не мог устроиться поудобней. Вертелся на койке и слушал звуки войны, идущей за периметром: треск очередей автоматических винтовок засадного патруля где-то на холмах и шипение осветительных ракет, медленно летящих вниз и окрашивающих небо в багровые тона.

Ночью обрушился муссонный ливень. Непрерывная дробь дождевых струй о брезент над головой заглушила ворчание 105-мм гаубиц и успокоила мои нервы.

Всё расположение дивизии имело вид настоящего свинарника. Грязь липла к ботинкам, нельзя было пройти, не поскользнувшись и не шлёпнувшись в навозное месиво, доходившее до щиколоток.

Вторая ночь была ещё страшнее. Около двадцати миномётных снарядов упали в лагерь примерно в семидесяти метрах от нашей палатки. Атака прекратилась также внезапно, как началась. Никого не зацепило. Косые только беспокоили нас, заставляя всё время быть настороже.

Вдруг раздалась резкая очередь со сторожевой вышки у столовой.

Три партизана в синей униформе — бойцы СВА — пытались нащупать слабые места в проволочном ограждении. Когда стрельбы кончилась, мы вбежали посмотреть, что произошло.

Солдаты противника задели трассёр и были срезаны очередью при попытке бегства. Они повисли на проволоке подобно дохлым койотам на заборах из колючки на каком-нибудь техасском ранчо.

На следующий день нас повезли на дивизионный пункт приёма и оформления заполнить бумаги.

Проезжая соседнюю деревню, мы поразились ужасающей бедности сельского Вьетнама: дети играли нагишом на грязных улицах и попрошайничали.

Ни обуви. Ни одежды. Ни еды. Ни надежды.

— Ням-ням.

— Дай ням-ням.

— Ты, дай конфетку.

— Эй, ты, джи-ай, дай сигаретку…сигаретку дай, ладно?

— Ты, ты, ты…подари «Салем», а?

Мимикой и жестами они изображали людей, курящих сигареты, улыбались и кивали.

— Да, да, да?

Детям бросили кусок шоколадки, и улица мгновенно исчезла в туче пыли, когда они кинулись за неё драться, другая орава бежала за грузовиком, как за волшебником-крысоло-вом из Ан Кхе.

В увязавшуюся толпу полетела пустая пачка из-под сигарет. Опять была сумасшедшая свалка, но вдруг она резко прекратилась: дети смотрели на нас со злостью и обидой.

— Грёбаный джи-ай! — крикнул один из них на прекрасном английском, тряся кулаком.

— Твою мать, придурок, дешёвка! — добавил другой и пустил голубка в нашу сторону.

Мы засмеялись; машина прибавила скорости, и дети исчезли в облаках пыли.