Искусство и медитация. 24 урока, которые день за днем преображают жизнь - Кристоф Андре

Тайные связи

Простые предметы не так просты: они восхитительны. Вода, стакан, кофейник, стол, стена, головки чеснока – восхитительны! Пить, есть, мастерить, принадлежать к умному, любознательному и изобретательному виду – восхитительно! Открывать глаза на все неисчислимые и бесценные богатства, мимо которых мы проходим не глядя – восхитительно!

Разумеется, для этого нужно усилие, микроскопическое усилие присутствия и взгляда, чтобы тот, кто не смотрит, увидел невидимое. Видеть, что мы никогда не бываем одни, но всегда вступаем в тысячи связей: с другими людьми, изготовившими этот сосуд и этот стол, искавшими источник воды и построившими акведук, чтобы вода нас напоила, понявшими, как надо сделать стекло из песка, вырастившими и собравшими чеснок. Человек по имени Шарден написал для нас это чудо несколько веков назад. И вот мы смотрим сейчас на его картину. Как и другие смотрели до нас. Как будут смотреть после нас. У них, как и у нас, будет возможность выпить воды, почувствовать вкус или запах чеснока, погладить рукой поверхность стола.

Банальность раскрывает в нас человеческую природу. Потому что мы поприветствовали ее, восприняли, выслушали, рассмотрели, прочувствовали и полюбили. Не думая о том, чтобы заменить, переделать или приукрасить ее. Мы ее и созерцаем такой, какая она есть. И мы чувствуем себя живыми, человечными и радостными. Счастливыми, что мы здесь, в этой кухне, среди простых предметов. Счастливыми тихой радостью от этой связи с природой, с людьми, с нашей историей. Каждый безобидный предмет – это ларец с сокровищами, если мы посмотрим на него так, как позволил нам смотреть Шарден. Вот эту вещь нам подарили, а тот предмет мы купили в таком-то месте, в такое-то время. А вот этот был изобретен и сделан людьми на далеком континенте и очень-очень давно. И вот он пришел к нам издалека…

Присутствие в предметах как сознание человеческой природы в нас и вокруг нас, как радостный долг, как расширившаяся до бесконечности благодарность. Как же после этого можно считать себя нелюдимым или раздуваться от гордости?

Идти к главному

Можно сделать еще шаг.

Можно пойти дальше всех этих историй, рассказанных безмолвными предметами, живущими в тени нашего сознания. Можно любоваться ими, не рассуждая и не мечтая. То, что мы называем созерцанием, это «осознанное отношение, когда мы довольствуемся знанием, что это есть, но без желания обладать им, пользоваться им или судить о нем», по великолепному определению Андре Конт-Спонвиля.

Созерцать – значит смотреть, не надеясь, не стремясь обладать, не комментируя. Принять смиренную, открытую и любознательную позицию по отношению к миру, который нас окружает. В особенности к этому малому, неподвижному и невидимому миру. Это значит – видеть в предметах только их суть. Освободиться даже от того, что они нам говорят. Постепенно освободиться от их истории («Мне его дали», «Я его подобрал», «Я его купил в тот дождливый день, когда мне было так грустно»), от их назначения («Я ими пользуюсь для того или для этого»), от нашего суждения («Она красивая», «Он некрасивый», «Они странные»). Постепенно избавляться от мысленных слов, пройти через них и идти еще дальше: видеть вещи в тайне их неподвижной материи. Сосредоточиться лишь на их сущности. Получить от них урок тихой мудрости, без единого слова.

Предаться поразительному созерцанию повседневных предметов: яблока, ботинка, травинки, телефона… Брать их в руки, поглаживать, рассматривать. Попробовать понять, что они хотят сказать: ведь столько ума и усилий понадобилось, чтобы они существовали, столько историй привело их сюда, к нам, в нашу жизнь. Затем постепенно отпустить нахлынувшие мысли и остаться наедине с сущностью предмета, не требуя от него ничего, кроме его безмолвного присутствия. Умиротворяющая и удивительная мистика кастрюли или губки, заброшенной и всеми забытой. Всеми, кроме меня. Эти визиты в ничтожное как благодарность и дань уважения моему поразительному везению: я человек, живой и сознающий.

Видеть важное

Это добродушная агрессия, дружеская, беззлобная: радостный поток формы и цвета на заднем плане картины притягивает взгляд, силой проникает в глаза, а потом и в мозг. Это красиво, но в чувственном плане необузданно и властно.

Портрет Феликса Фенеона на эмалевом фоне, ритмизованном размерами и углами, тонами и красками, 1890. Поль Синьяк (1863–1935) Холст, масло, 0,735 x 0,925 м, Музей современного искусства, Нью-Йорк

Наш разум словно помимо желания привлечен мощью образа. Он почти принужден мысленно вращать огромную спираль, с этими полосами, звездами, волнами и другими красочными переливами. Нейропсихологи объясняют нам, что определенные зоны мозга сами создают движение, которое не существует в картине. Образ вторгается почти бестактно: он навязывается нашему сознанию бесстыдно и грубо. И после всего мы сказали бы, что и смотреть-то не надо было, не стоило быть там?

К счастью, есть этот человек, высокий тип с серьезным лицом, угловатыми чертами, застывший в суровой напряженности. Человека, кажется, совсем не интересует вакханалия образов вокруг него. Его взгляд обращен к прекрасному белому цветку, похожему на лилию. Лилия – символ чистоты, и глаза его существуют лишь ради нее. Внезапно благодаря ему мы тоже понимаем, что цветок важен. Благодаря ему мы осознаем, что это бледное растение, такое хрупкое, почти бесцветное, слабое… – именно на него надо направить внимание, именно на него смотреть и его защищать.

Потому что большая, прекрасная, бросающаяся в глаза, бесцеремонная и властная спираль – это образ нашего общества потребления, могучего и сверкающего всеми красками, готового нас загипнотизировать, поработить, поглотить наш ум. Но этого не произойдет, если мы обратим взгляд на цветок, если сохраним свое сознание…

Суматоха и ухищрения

Можно во многом упрекать нашу эпоху, но мы должны признать за ней и великие преимущества: она увлекательна, необыкновенно богата, изменчива, движется с огромной скоростью, смешивает вещи, дарит нам удовольствия, не испытанные ранее, и предоставляет возможности, которыми не обладали предшествующие поколения. Однако не скрывается ли за этими богатствами и скоростями внутренняя нищета? Об этом размышляли поэты, видевшие рождение и взросление современного мира. Вот, например, что говорил Стефан Цвейг: «Разве новые условия нашего существования не вырывают человека из привычной погруженности в себя, не бросают в убийственное исступление, подобно лесному пожару, выгоняющему животных из их глубоких нор?» Или Ницше: «Все человеческие институты предназначены для того, чтобы помешать людям чувствовать их жизнь, и это происходит из-за постоянного распыления их мыслей».