Все о страсти - Стефани Лоуренс

И тянулась к нему всей душой, всем сердцем, всей страстью и любовью, накопившимися в ней. Вот оно! Вот! Так и должно быть.

Он неутомимо пил мед ее уст, брал все, что она давала, и, в свою очередь, отдавал что мог. И не был ни нежен, ни мягок. Но она и не хотела нежности или мягкости. Ей нужны были его пламя и огонь, страсть и ярость, желание и осуществление этого желания. Обещание было в твердых губах, сминавших ее губы, в жестоком завоевании ее рта. Но она встречала каждый натиск с радостью в сердце, с желанием, разгоравшимся в крови.

Лошади под ними переминались. На какой-то кратчайший момент она отвлеклась и почувствовала, как он переложил поводья в ту руку, что обвивала ее талию. Пальцы свободной руки сжали ее подбородок, удерживая на месте, готовя к сокрушительному, мощному вторжению, едва не лишившему ее сознания.

И когда она закрыла глаза, теплая ладонь властно легла на ее грудь. Ставя печать обладания на ее плоти.

Франческа с силой подалась вперед, опьяненная грубой лаской. Это незнакомое доселе прикосновение послало по телу крошечные молнии удовольствия, разбежавшиеся под кожей, тающие, пронизывающие каждый уголок. Ее бросило в жар, словно от внезапной лихорадки… нет, словно внутри зажегся крошечный огонек. Огонек, постепенно превращавшийся в пламя, по мере того как его пальцы ласкали, гладили, мяли упругий холмик. Ощупью, сквозь толстый бархат, он нашел маленький сосок и стал грубо теребить его.

Она охнула прямо ему в губы, но он и не думал отступать. Она шла за ним, покорно, с радостью принимая все, что он мог ей дать, все, что готов был показать. Желая его. И не сопротивлялась. Вместо этого сосредоточила остатки разума на том, чтобы следовать его безмолвным наставлениям, на ходу учиться давать ему тот ответ, которого он требовал, питать и удовлетворять их взаимный голод. Любить его.

Джайлз знал это. Понял. Торжество победителя возносило его на недосягаемые вершины. Она принадлежит ему. Она откроется ему. Впустит в свое тело. И ничто его не остановит. Одно движение — и она окажется у него на коленях. Он положит ее на траву…

Нет, трава слишком жесткая, а земля усыпана камнями. На лошади будет удобнее…

Образ девушки, распростертой на неподатливой земле, с волосами, разметавшимися по груди, беззащитной и покорно принимающей его, встречающей первый выпад… глаза, расширившиеся и туманящиеся болью…

Нет!

Внезапное отвращение к себе было так велико, что вожделение мгновенно испарилось вместе со страстью. Прерывисто втягивая в себя воздух, он ждал, пока прояснится в голове. Боролся с потребностью, бившейся в его крови. На мгновение растерявшись, он пытался обрести себя: ту личность, которая была хорошо известна светскому обществу. Он потерял ее, оставил за первой лощиной, когда снова увидел ведьму на гигантском коне.

Он по-прежнему целовал ее, языки их все еще сплетались, его рука так и осталась лежать на ее груди. Какое это мучение — отстраниться, зная, что совсем необязательно уходить от края пропасти, что она тоже этого не хочет.

Но когда их губы все же разъединились, он вздрогнул, зарылся лицом в ее волосы и хрипло прошептал:

— Черт бы все это побрал! Почему вы бежали?

— Не знаю, — выдохнула Франческа и, слепо подняв руку, коснулась его щеки. — Инстинкт.

Тот инстинкт, что заставил его погнаться за ней.

Она принадлежала ему, и оба это знали. Все остальное было лишь следствием: его похоть, ее желание. Все было предопределено. Записано на небесах.

Он отнял руку от ее груди, и она испытала чувство потери. Потому что ждала, когда он усадит ее себе на колени.

Он поднял ее подбородок и снова приник к губам. Сначала победила страсть, и все вернулось: жар, ослепительное счастье, обещание.

Но он мгновенно взял себя в руки. Через прикосновение его губ, рук ей передавалась его внутренняя борьба. Стремление взять под контроль те эмоции, которые так буйно вырвались наружу. Сама себе не веря, она ощутила, как его руки медленно, неохотно отрываются от нее. Потом пальцы впились в ее талию, напряглись, разжались, опять сжались, и вместо того, чтобы перетащить ее на гнедого, он поудобнее усадил ее в дамское седло и с ощутимым усилием оторвал от ее губ свои. Она смотрела в его глаза, темные и неприветливые, как грозовое небо… небо, в котором сверкали первые молнии. Оба дышали тяжело и часто. Оба еще не освободились от той силы, которая ими владела.

— Уезжайте, — тихо, нехотя, словно против воли, выдавил он. — Скачите домой, но не во весь опор.

Она непонимающе уставилась на него. Жар все еще разливался по ее телу, сердце все еще жаждало…

Брови Джайлза угрожающе сошлись.

— Убирайтесь! Немедленно! — прошипел он так властно, что она сжалась, как от пощечины, и, застонав, вцепилась в поводья и рывком развернула пегого. Он полетел по склону.

Она не посмела оглянуться, пока не оказалась под защитой деревьев.

Он оставался на прежнем месте, опустив голову, глядя на пальцы, вцепившиеся в луку седла.

Он едва не переступил последнюю грань. Не взял ее.

Стоя у окна гостиничного номера и наблюдая, как солнце медленно опускается за лес, Джайлз беспристрастно оценивал случившееся и его последствия.

Она снова добилась своего: без всяких усилий проникла сквозь его щит и воззвала ко всему, что Джайлз за ним прятал. Его чувства к ней были так могучи и неуправляемы, что толкали на немыслимые поступки. Она обладала способностью сводить его с ума…

Если бы он стащил цыганку на землю, никакая сила на земле не воспрепятствовала бы ему взять ее, страстно, бурно, жестоко, невзирая на боль, которую бы он наверняка ей причинил. Несмотря на то что она — это подсказывал ему многолетний опыт, — все еще девственна. Но это обстоятельство, вместо того чтобы погасить его пыл, только его усиливало. Она будет принадлежать ему. Ему одному.

Но этого не случится. Она никогда не будет принадлежать ему, потому что он не позволит ни одной женщине взять над ним такую власть. Если он сделает ее своей, значит, рискует стать рабом этой женщины. Но такое существование просто не в его натуре.

Он коротко рассмеялся и отошел от окна.

Она сумела сорвать броню цивилизованности, всю, до самого тонкого налета, и обнажить завоевателя, каким он был на самом деле. Обнажить его истинное лицо, скрытое под маской элегантного светского щеголя. Он был прямым потомком норманнских баронов, которые не задумывались схватить жадными лапами все, на что падали их взгляды и брали любую женщину, имевшую несчастье привлечь их внимание.

Вчера она пробудила в нем желание защитить, уберечь, сегодня же он преследовал ее по лесу, как безжалостный, тупой варвар-дикарь. В нормальном состоянии он тревожился за ее безопасность, но, стоило снова увидеть ее на пегом мерине, какая-то глубоко скрытая часть его души, имевшая куда больше общего с безжалостным, тупым варваром-дикарем, чем с элегантным светским щеголем, любимцем общества, вышла наружу и взяла верх над его обычной сдержанностью.