О любви - Валерий Зеленогорский

Еще год его звали на новые игры, он попытался пару раз и перестал – надоело. Но товарищи решили его спасти.

Они звали его в свои недетские игры, предлагали испробованных и брошенных девушек, спаивали его, чтобы он сдвинулся с мертвой точки, которая стала точкой замерзания.

Он иногда, поддавшись их напору, гарцевал с ними, но чужими девушками брезговал. Прошлое щитом стояло между ним и остальными, они говорили ему: «Да плюнь ты, она никто, скажи спасибо, что эта жаба отскочила, это уже не твоя головная боль, пусть ее новый хорек про нее думает, мы тебе таких вагон подгоним, только мигни».

Он пробовал, но не мог, не получалось. Он не отвечал им, просто глупо улыбался – ну как объяснить тем, кто не знает, что ты на шестом десятке каждый день ждешь звонка от человека, который уже давно не твой, а ты ждешь, чтобы просто услышать чуть хриплый, до боли родной голос, который скажет просто: «Привет».

Она ехала домой и говорила с ним, добирала, как пловец, в свои легкие последний кислород перед всплытием. Толща прошлых дней давила на нее и тянула на дно.

Она тоже барахтается в этом омуте столько же дней. Трудно плыть в соляной кислоте – шутка из старого анекдота была очень точной, она описывала Машино состояние.

Приехав домой, она тихо проскользнула в свою комнату, где мирно спал ее благоверный. Он достался ей на руинах прошлого, она приняла его внимание в тяжелые дни, когда они бодались с С.С., выясняя, кто круче и больнее ужалит. Эта борьба самолюбий все поломала.

С.С. ничего не хотел делать для нее, не хотел обременять свое безмятежное бытие, у него все было хорошо: дом, ребенок, будущее. У нее в сухом остатке – только слезы и пустота в зажатом кулаке.

Она всегда хотела жить с ним рядом, на одной улице, жить с его ребенком. Но он даже собачки не купил, смеялся: «Зачем тебе собачка? Я твоя собачка, люби меня».

Но он был совсем не ласковой собачкой. Он был псом, иногда свиньей, отодвигающей ее на второй план. Она и не претендовала на первый, но что-то он должен был делать для нее, хоть малую малость. Ничего он не делал и еще злился, понимая, что не прав.

Когда она, заливаясь от отчаяния вином и слезами, бессонными ночами танцевала в каких-то клубах, мальчик всегда был под рукой, он был рядом и не мешал, но всегда отвозил домой и давал некую устойчивость и равенство с другим, тем, у которого семья, – ну и у нее семья. Это равенство положений душу не успокаивало, но баланс создавало, и она держала его рядом для баланса, не для утешения. Так и привыкла и теперь живет с ним неплохо, даже находит в нем определенные достоинства.

Так за пять лет надоело решать свои проблемы! Сил своих, конечно, хватало, но если можно хотя бы часть передать другому, почувствовать, что ты кому-то нужна, и не важно, есть любовь или нет. Нет – так будет, а не будет – тоже ничего.

Она знала теперь, что важно: важно спать нормально, не взрывать себе мозг мыслями о том, кого нет, не ждать месяцами мифических поездок на выходные, не быть актрисой второго плана даже в талантливом фильме с плохим финалом.

Спокойная, размеренная жизнь с нормальным человеком – нежадным, внимательным, с которым хорошо поехать в выходные на велосипедах и на даче провести два дня с семьей, где все всех любят, а не мотают нервы своими фантазиями.

Она наелась своей любовью по самую макушку, получила за нее столько отрицательных бонусов, что хотела жить спокойно и понятно, быть рядом с предсказуемым человеком, который не подведет и будет всегда с тобой, когда он нужен, и не сбежит домой по свистку, что залили соседей и надо что-то делать. Ты сидишь за накрытым столом с любимым мужчиной, и уже разлито вино, а он срывается и летит через всю Москву исполнять роль сантехника-мужа, который должен, а ты остаешься за пустым столом и выпиваешь лишнего вина за тех, кому никто ничего не должен. Не должен!

Зависти и ненависти к той, которая им владела, не было. «Ну если так случилось, что ему со мной гораздо лучше, да и он не раз сам говорил, так, может быть, надо поделить его, не разорвать, а поделить, просто договориться». Он не раз рассказывал ей свою сон-мечту: вот стоит дом, большой, рядом другой, поменьше, на лавочке сидит он, ровно посередине. Их дети гуляют вместе во дворе, а он сидит на теплой лавочке, и все прекрасно. Иногда он поест в одном доме, а зовут уже в другой, он приходит туда, сытый, и ест, чтобы не обидеть, но не хвалит, – и все, только такие неприятности. Этот мусульманский рай снился ему не раз, но сказка-сон не сбылась и не могла быть реализована – слишком хороший конец.

Она тоже не верила, что так бывает, но возможны варианты – в этом она была уверена.

Она никогда не подставляла его, никогда, даже когда одиночество было нестерпимо, не звонила ему в неурочное время, не звонила его жене, чтобы сказать что-нибудь побольнее, даже в принципе не допускала сделать нечто подобное. Даже не держала мысли о том, чтобы заявить о своих правах, не ходила к гадалкам, не ворожила и не привораживала.

Правда, несколько раз за пять лет она с горькой обиды за его шашни с разными сучками жестоко отомстила с другими, чужими, мужиками – просто так, без сердца. Она всегда делала это без сердца, считая, что спьяну женщине раздвинуть ноги не проблема. Это вообще ничего не значит – было и сплыло, без далекоидущих последствий.

Сделала она это от боли, чтобы и он пожарился на этой сковородке, как она, находя его в притонах пьяного и растерзанного. Он, вроде неглупый человек, совершенно бесхитростно и тупо рассказывал ей, что случилось в командировке нырнуть на чужую подушку. Она не понимала, зачем он это делает, а потом догадалась: он, несмотря на возраст, был мальчишкой, глупым мальчишкой с седой башкой.

Обидно было, что жене он об этом не болтал, считал опасным и неудобным, а девушке своей мечты – здрасьте-пожалуйста, вывалим наше дерьмо на голову, как свидетельство своей настоящей любви.

Она тоже ждала его звонков. Сначала было трудно говорить, мешала обида – долго помнило синее ухо его беспощадные удары, когда с налитыми бычьими глазами он выместил на ней свою беспомощность. Не смог принять решение уйти и отомстил за свою слабость, жестоко избил, нанес не только физическую боль. Это, конечно, зажило и прошло, а вот на душе осталась неплохая зарубка, иногда не только мешающая дышать, но просто не дающая переступить через обиду – за что? За какую такую измену она понесла такое наказание? В тот раз ничего не было, она сидела в пьяной радости от их последней встречи, сидела со своим мальчиком, просто так, а он налетел, и все пошло наперекосяк.

Она никогда бы не пришла в ресторан и не стала на глазах его семьи устраивать театр с битьем посуды и морд, хотя иногда очень хотелось, если быть честной до конца.

Она ждала его звонков – просто так, просто узнать, как он, просто успокоить, когда на него находила хандра. Часто самой хотелось что-то спросить, посоветоваться.